Действующие лица должны "конструировать политику с публичным обоснованием, которое обеспечивает идентичность и моральную цель государства" (Roselle 2006: 13); в случае России эта идентичность и моральная цель были напрямую заимствованы из Великой Победы 1945 года, демонстрируя, как политика памяти входит в более широкий символический дискурс о месте России в мире и о том, что значит быть русским. Статус России как государства-преемника СССР как великой державы отчасти зависит от наследия Великой Победы. Ее жертвенность и моральный триумф над нацизмом служат для России как оправданием, так и мотивацией для реализации своих амбиций. Следовательно, любые вызовы статусу России как победителя и освободителя во Второй мировой войне могут нанести ущерб ее геополитическим амбициям и чувству идентичности (Torbakov 2011). Эта хрупкость привела к тому, что российский социолог Елена Рождественская называет "гиперэксплуатацией прошлого Победы" 1945 года, которая включает в себя "постоянное преподнесение опыта войны" (2015). Хотя Великая Отечественная война играет наиболее заметную роль в государственной культурной памяти России, "преподнесение" исторических эпизодов выходит за рамки Великой Победы. В зависимости от политических потребностей момента политики и СМИ также пытаются "представить" периоды холодной войны, брежневской эпохи и ближайших послевоенных лет.
Действительно, "преподнесение" отдельных эпизодов российской и мировой истории является неотъемлемой частью обеспечения политической легитимности правительства и распространения его патриотического подхода. Травмы, к примеру, извергаются из памяти, чтобы донести до напуганной нации, что ей лучше продолжать поддерживать Путина, чем рисковать повторением хаоса, который был раньше, в то время как те же самые политики заново переживают и переснимают триумфы, чтобы присвоить их великолепие (Giesen and Eisenstadt 2004). Описывая свое присутствие на параде в честь семидесятой годовщины Дня Победы, прокремлевский консервативный писатель и русский националист
Александр Проханов заметил:
Я почувствовал радость от того, что, празднуя Победу 1945 года, мы празднуем и Победу над темными и, казалось бы, безнадежными днями 1990-х годов. Российское государство одержало победу над поражением, [символизируемым] перестройкой и бессилием 1990-х годов. Оно вновь поднялось в полный рост и неудержимую высоту.
Проханов 2015
Всего в нескольких строках Проханов формулирует взаимосвязь между триумфами и травмами в том, что в конечном итоге является нарративом национального возрождения при Владимире Путине. Показательно, что он также ссылается на три основных аргумента, содержащихся в исторических нарративах СМИ, рассмотренных далее в этой книге: легитимность и важность победы над нацизмом, хаос, вызванный отсутствием сильного государства в 1990-е годы, и возрождение российского государства как великой державы. Хотя Кремль не считает себя ответственным за "придание настоящего" травматическим событиям, угроза их повторного возникновения занимает центральное место в использовании истории для легитимации, что подразумевает использование глубоко эмоциональной, даже травматической памяти для политических манипуляций, маскируемых под исправление ситуации.
Почему именно история?
Значимость и эмоциональность использования Кремлем Великой Отечественной войны делают эту тактику очень удобной для секьюритизации и озабоченности правительством памятью и историческим нарративом в более широком смысле. Как британец, я прекрасно понимаю, что Россия - не единственная страна, зацикленная на Второй мировой войне; однако интенсивность российской культуры памяти и политики предоставляет богатый набор тактик, языка и практик, с помощью которых можно исследовать не только российское использование истории, но и международные точки перегиба и сравнения. Мнимая "специальная военная операция" России по "денацификации" Украины - достаточное свидетельство того, до какой степени россияне разрушили границу между прошлым и настоящим. Есть чему поучиться у того, как Россия продвигается по пути, который проходит через культурную одержимость и приходит к полной секьюритизации памяти о 1939/1941-1945 годах и других исторических интерпретациях. Проходя этот путь, правительство стремится узаконить собственные действия и свое видение того, кто является русским, как внутри страны, так и за рубежом.
Плиты, которыми вымощен этот путь, должны рассматриваться в социально-экономических и политических реалиях третьего президентского срока Владимира Путина, когда большинство из них были заложены или, по крайней мере, отшлифованы. Этот срок с самого начала был погряз в противоречиях, в ходе которых оспаривалась легитимность результатов выборов. Протесты 2011-12 годов против фальсификации результатов выборов стали крупнейшими массовыми выступлениями против Путина и его правящей партии "Единая Россия" и спровоцировали переход российского правительства к все более консервативным и нелиберальным ценностным дискурсам легитимности, апеллируя к более популистской базе поддержки (Шарафутдинова 2014). Когда "сама структура власти находится под угрозой, элиты могут либо попытаться защитить статус-кво, либо принять изменения" (Gagnon 2004: 8); одним из способов защиты статус-кво является "переосмысление политического пространства, тем самым фундаментально смещая фокус политического дискурса в сторону от вопросов, вокруг которых претенденты мобилизуют население" (Gagnon 2004: 8). С 2012 года российское правительство все активнее использует историю для реконцептуализации политического пространства и принадлежности к нему. Правительство сделало свой взгляд на историю и политические события единственно возможным или легитимным мнением, фактически превратив взгляд человека на историю в вопрос безопасности.