Однако более плодотворным представляется понимание российской ситуации после 2012 года не как прямого отказа от правды и доказательств, а как принятие аллегорического понимания (или подхода) к правде, при котором событие описывается и изображается таким образом, чтобы раскрыть скрытый и высший смысл. Любой взгляд на отечественные российские СМИ или политиков как на полностью отвергающих всю концепцию правды имеет лишь ограниченную ценность, особенно в применении к эпохе после 2012 года. После возвращения Путина на президентский пост он, его СМИ и коллеги скорее используют понятия исторической правды и культурного сознания для выполнения функции правды - даже если не для того, чтобы говорить правду.
Чтобы понять, что это означает на практике, необходимо рассмотреть язык, на котором обсуждается (довольно абстрактное) понятие правды. В русском языке есть два слова, обозначающих истину: истина и правда. В то время как истина имеет коннотации существенной религиозной или духовной истины, правда имеет "коннотации справедливости и "правильности", по крайней мере, в той же степени, что и истина" (Lovell 2018). Концептуализация истины, обсуждаемая в связи с "исторической правдой" или " историей как правдой", переводится как pravda. Корни этого слова в словах "справедливость" и "праведность" указывают на моральный, а не юридический порядок, сформированный западными технократическими силами. Здесь важен и исторический контекст: советское наследие идеологического мышления с его пониманием мира с помощью рассуждений, основанных не на фактах, а на идеологии или аксиоматических предпосылках, возможно, также способствовало тому, что нынешние власти и СМИ стали рассматривать ложь и полуправду как разновидности "аллегорической" правды. Если существует традиция подчиняться или, по крайней мере, открыто не высмеивать и не оспаривать авторитетные интерпретации, которые прямо противоречат объективным фактам и реальности, это облегчает принятие таких моделей дискурса, когда они появляются вновь.
Однако не стоит возлагать вину на коммунистическое прошлое России, поскольку в некоторых отношениях нынешний аллегорический подход Кремля можно рассматривать как отход от советской эпохи, когда власти тратили значительную энергию на то, чтобы "доказательства" соответствовали их истории. Если мы вернемся к легенде о "двадцати восьми панфиловцах" , рассмотренной ранее, то изучение того, как советские власти реагировали на попытки демифологизировать эту историю, обнаруживает интересные контрасты с подходом нынешних российских властей. Как уже говорилось в главе 5, советские власти подавляли доклады, такие как доклад Афанасьева, в котором делался вывод о том, что легенда является чистой фантазией, а сам Леонид Брежнев выступал с заявлениями о дискредитации доклада и сопутствующих слухов. Такие усилия, очевидно, были бы более эффективными в условиях жесткого ограничения информационного пространства СССР, но они также отражали стремление к тому, чтобы объективная истина совпадала с тем, что правительство хотело выдать за правду.
В отличие от них, российские правительства путинской эпохи проявляют гораздо меньше заботы о том, чтобы привести свою версию истории в соответствие с объективными фактами. В 2016 году глава Государственного архива Сергей Мироненко был уволен после того, как опубликовал и распространил доказательства того, что легенда о двадцати восьми панфиловцах явно не соответствует действительности. Хотя это может показаться продолжением советского подхода, дело осложняется тем, что сам Мединский, оказавшийся в центре спора с Мироненко, признал, что история с панфиловскими двадцатью восемью была объективно ложной. По его мнению, неважно, имело ли место событие, важно, что оно представляет собой истину, что оно функционирует как аллегорическая истина. В статье, обосновывающей его решения по этому делу, Мединский доказывал, что абсолютной объективности не существует, что мифы - это тоже факты и что нет определенных событий, а есть только интерпретации истории: "Не существует исторических концепций, которые были бы "единственной правдой" или "подлинно объективными"" (В. Мединский 2017). Тогдашний министр культуры продолжал утверждать, что история должна рассматриваться с точки зрения национальных интересов. Его путаная интерпретация правды и истории в этом деле была заключена в следующей цитате: "Эта легенда стала материальной силой - более страшной и более прекрасной, чем любой факт из любого реального сражения" (В. Мединский 2017). Режиссер фильма "Двадцать восемь панфиловцев" Андрей Шальопа, близкий соратник Мединского, выразил схожие чувства: "Подвиг двадцати восьми панфиловцев - это часть нашей национальной культуры, миф, который настолько силен, что спорить о нем бессмысленно. Исторический спор о Панфилове бессмыслен и аморален" (Костомарова 2014). Таким образом, хотя власть и ее любимые деятели культуры часто осуждали риск исторической фальсификации, они мало заботились об исторической объективности: это был вопрос моральной корректности, сознания.