Я не знаю, как далеко зайдут санкции. Но главное, что уровень жизни на самом деле не эквивалентен уровню счастья. Мои родители, поколение, которое было молодым в 1980-е годы, жили гораздо более духовной жизнью, чем я. Они читали все новинки литературы, подписывались на самые модные периодические издания, собирались на кухнях, обсуждая все это.
Мне очень жаль людей, которые считают наличие широкого ассортимента колбасы победой демократии. Как жаль, что мы не можем разделить общество: справа - те, кто хочет возвращения СССР со всеми его плюсами и минусами, слева - те, кто хочет колбасы. Единственное, что можно сделать с такими демократами, это сказать им, чтобы они уезжали: мир большой, стран с колбасой много.
Скойбеда 2014c
Насмешливый тон такого освещения сводил к минимуму вполне обоснованные опасения многих по поводу роста цен более чем на 13 процентов. Он также основывался на советских утверждениях о том, что прозападные симпатии коренятся в жадности и потребительстве.
Противопоставление пустого Запада и содержательной русской культуры в СМИ обыгрывалось не только через еду, которая является неотъемлемой частью любой культуры, но и через более геополитические показатели, такие как восстановление союзов советской эпохи. Возобновление альянсов с такими странами, как Куба и Зимбабве, якобы опровергало представление об изоляции России от международного сообщества и одновременно способствовало идее восстановления. Как было сказано в одной из статей "Ленты" неполиткорректным языком, "Россия возвращается на Черный континент [в Африку] после более чем двадцатилетнего отсутствия [...] Глава МИД успешно возобновил и развил политические и экономические связи, которые были фактически утрачены после распада Советского Союза" (Лента 2014f). Восстановление мирового авторитета СССР, выраженное в нарративе "Назад к Брежневу", было неразрывно связано с критикой России со стороны Запада. Сопротивляясь давлению Запада, СМИ изображали российское правительство и нацию как метафорическое возвращение к прошлому, мстящее за несправедливость, причиненную другими, чтобы (вновь) получить доступ к ушедшей эпохе советского могущества.
Постепенное развитие исторического повествования от периода национального унижения (1990-е годы) к периоду предполагаемого международного восхищения (эпоха Брежнева) наделило структуру повествования собственным смыслом, основанным на широко распространенной ностальгии по поздней советской эпохе. Источники использовали личные воспоминания, чтобы создать более увлекательное представление о былой славе, а затем сопоставляли этот опыт с идеями государственности. Сначала индивидуализировав потерю СССР, сведя ее к личному уровню в нарративе "диких 1990-х", это развитие нарратива, в свою очередь, позволило СМИ и политикам транслировать эту ностальгию по утраченной советской родине в поддержку политики нынешнего правительства.
Ностальгия - непредсказуемая, но не обязательно громоздкая сила: во многих случаях общественное одобрение того или иного советского деятеля или события не имеет особого значения. Важна не сама историческая фигура или момент, а то, что они символизируют - как с точки зрения нации, так и с точки зрения собственной, неизбежной, ностальгии по молодости (McGlynn 2021b). Умело сочетая эти два элемента, прогрессия, представленная в этом историческом обрамлении санкций, подразумевала путешествие искупления и возвращение в лучшее, более невинное время, совпадающее с юностью и, возможно, символизирующее заключительные этапы метафорического путешествия, в которое Путин повел российскую нацию. Разрыв с Западом, символизируемый санкциями и контрсанкциями, был необходимой жертвой для достижения утраченной земли обетованной и исцеления от травм - реальных и воображаемых - 1990-х годов.
Этот разрыв станет одной из нескольких нитей в попытках России дискурсивно (заново) обрести статус великой державы. Убеждение других в этом процессе также включало в себя обращение к военным средствам, как это было показано в комментарии Владимира Путина о том, что другие страны уважали СССР, потому что он обладал крупнейшим в мире ядерным арсеналом; затем он добавил, что эти страны должны помнить, что Россия снова стала крупнейшей в мире ядерной сверхдержавой (RT на русском 2014b: 1.43.31). Восстановление утраченного статуса с помощью конфликта и оружия также было важной парадигмой, с помощью которой Россия интерпретировала свое военное вмешательство в Сирии в 2015 году.
Российская интервенция в Сирии как восстановление статуса советской сверхдержавы
2015 год начался для Кремля неутешительно. Если общественная поддержка Путина упала со своего посткрымского максимума, то рейтинги других политиков томились в штиле. Влияние контрсанкций и санкций начинало сказываться, 20 блеск Крыма сошел, а Россия оказалась в изоляции на мировой арене после вторжения в Украину и сбитого MH17. В этом контексте решение России о военном вмешательстве в Сирию застало многих врасплох - возможно, даже больше, чем следовало бы. Большинство аналитиков признают важность усиления геополитического влияния России в качестве причины интервенции (Katz and Casula 2015; Pierini 2015; Babayan 2017). Стивен Коткин и Дмитрий Тренин также подчеркивали (по отдельности) важность российского мессианского мышления для российской интерпретации войны и необходимости вмешательства (Коткин 2016; Дмитрий Тренин 2016).
Я изучил освещение интервенции в Сирию с 16 сентября 2015 года, за две недели до официального начала военных авиаударов. В середине сентября российское правительство более четко обозначило свои намерения в отношении Сирии, символом чего стал призыв Путина к Западу объединиться с Россией и бороться с ИГИЛ во время саммита Организации Договора о коллективной безопасности в Душанбе 15 сентября, освещенный в новостях на следующий день (Prezident Rossii 2015b). Я закончил свой анализ 24 декабря 2015 года, то есть через неделю после встречи тогдашнего госсекретаря Джона Керри с Лавровым и Путиным в Москве, где он публично заявил, что США не проводят политику изоляции России. Справедливо или нет, но российские СМИ восприняли это заявление как признание американского поражения и российского успеха в борьбе за (повторное) утверждение своей позиции в качестве глобальной державы.
Российские военные действия начались после официального обращения президента Сирии Асада с просьбой помочь в борьбе с джихадистами. Военные действия России в Сирии изображались как война против ИГИЛ, а не за Асада (Notte 2016). Однако на ранних этапах военные действия не были в центре внимания российских СМИ, и большинство новостей, связанных с Сирией, касались геополитической мощи России. Поэтому, хотя поначалу СМИ и освещали военные успехи России, вскоре они практически исчезли из репортажей. Общественная поддержка вмешательства была низкой: до начала российских авиаударов в Сирии опрос Левада-центра показал, что большинство россиян выступали против военного вмешательства (Rainsford 2015). Возможно, это повлияло на характер освещения событий в Сирии в СМИ, в том числе на акцент на способности России диктовать события на мировой арене (Дмитрий Тренин 2016; Кац и Касула 2015; Лукьянов 2016). СМИ представляли российскую дипломатию как вдохнувшую новую жизнь в идеалы и нормы международного права, а также как восстанавливающую статус великой державы Советского Союза (Российская газета 2015a), используя исторически обоснованный нарратив для реализации этой истории.
Что показали российские СМИ?
Российские СМИ использовали историческое обрамление, чтобы объединить российское вмешательство в Сирию в 2015 году и его геополитические последствия с окончанием Второй мировой войны и первыми годами холодной войны. СМИ и политики объясняли вмешательство России в дела Сирии как содействие возвращению к международному порядку, установленному на Ялтинской конференции в 1945 году после окончания войны. Отношения с Западом, таким образом, стали важной частью нарратива: СМИ представляли любые свидетельства признания Западом возросшей политической силы России как возобновление "стратегического баланса" времен холодной войны, а любое сопротивление этому - как агрессию и сдерживание России в стиле холодной войны. Для усиления одобрения российские СМИ представили интервенцию как свидетельство восстановления статуса России и разрушения якобы проводимой Западом после 2014 года политики сдерживания и изоляции (Babayan 2017). В этом контексте общественная поддержка конфликта в Сирии неизбежно росла.
Российские СМИ были больше заинтересованы в геополитическом аспекте, чем в событиях на местах. Проще говоря, их больше заботило то, как Сирия заставила их выглядеть, чем то, как выглядела сама Сирия. Эта мысль была выражена в заголовке "Комсомольской правды" "Если мы добьемся успеха в Сирии, то улучшим свое положение - будь то на Украине или в Занзибаре" (Гамов 2015b). Историческое обрамление событий в Сирии в СМИ также вступило в диалог с некоторыми аспектами двух предыдущих исследований (Украина и санкции). Наиболее явно освещение событий в Сирии включало идею о том, что победа России во Второй мировой войне дала ей моральное право на геополитическое влияние (тема, общая с освещением событий на Украине), а также идею о том, что Россия восстанавливает элементы советского величия (тема, общая с освещением санкций).