Действующие лица должны "конструировать политику с публичным обоснованием, которое обеспечивает идентичность и моральную цель государства" (Roselle 2006: 13); в случае России эта идентичность и моральная цель были напрямую заимствованы из Великой Победы 1945 года, демонстрируя, как политика памяти входит в более широкий символический дискурс о месте России в мире и о том, что значит быть русским. Статус России как государства-преемника СССР как великой державы отчасти зависит от наследия Великой Победы. Ее жертвенность и моральный триумф над нацизмом служат для России как оправданием, так и мотивацией для реализации своих амбиций. Следовательно, любые вызовы статусу России как победителя и освободителя во Второй мировой войне могут нанести ущерб ее геополитическим амбициям и чувству идентичности (Torbakov 2011). Эта хрупкость привела к тому, что российский социолог Елена Рождественская называет "гиперэксплуатацией прошлого Победы" 1945 года, которая включает в себя "постоянное преподнесение опыта войны" (2015). Хотя Великая Отечественная война играет наиболее заметную роль в государственной культурной памяти России, "преподнесение" исторических эпизодов выходит за рамки Великой Победы. В зависимости от политических потребностей момента политики и СМИ также пытаются "представить" периоды холодной войны, брежневской эпохи и ближайших послевоенных лет.
Действительно, "преподнесение" отдельных эпизодов российской и мировой истории является неотъемлемой частью обеспечения политической легитимности правительства и распространения его патриотического подхода. Травмы, к примеру, извергаются из памяти, чтобы донести до напуганной нации, что ей лучше продолжать поддерживать Путина, чем рисковать повторением хаоса, который был раньше, в то время как те же самые политики заново переживают и переснимают триумфы, чтобы присвоить их великолепие (Giesen and Eisenstadt 2004). Описывая свое присутствие на параде в честь семидесятой годовщины Дня Победы, прокремлевский консервативный писатель и русский националист
Александр Проханов заметил:
Я почувствовал радость от того, что, празднуя Победу 1945 года, мы празднуем и Победу над темными и, казалось бы, безнадежными днями 1990-х годов. Российское государство одержало победу над поражением, [символизируемым] перестройкой и бессилием 1990-х годов. Оно вновь поднялось в полный рост и неудержимую высоту.
Проханов 2015
Всего в нескольких строках Проханов формулирует взаимосвязь между триумфами и травмами в том, что в конечном итоге является нарративом национального возрождения при Владимире Путине. Показательно, что он также ссылается на три основных аргумента, содержащихся в исторических нарративах СМИ, рассмотренных далее в этой книге: легитимность и важность победы над нацизмом, хаос, вызванный отсутствием сильного государства в 1990-е годы, и возрождение российского государства как великой державы. Хотя Кремль не считает себя ответственным за "придание настоящего" травматическим событиям, угроза их повторного возникновения занимает центральное место в использовании истории для легитимации, что подразумевает использование глубоко эмоциональной, даже травматической памяти для политических манипуляций, маскируемых под исправление ситуации.
Почему именно история?
Значимость и эмоциональность использования Кремлем Великой Отечественной войны делают эту тактику очень удобной для секьюритизации и озабоченности правительством памятью и историческим нарративом в более широком смысле. Как британец, я прекрасно понимаю, что Россия - не единственная страна, зацикленная на Второй мировой войне; однако интенсивность российской культуры памяти и политики предоставляет богатый набор тактик, языка и практик, с помощью которых можно исследовать не только российское использование истории, но и международные точки перегиба и сравнения. Мнимая "специальная военная операция" России по "денацификации" Украины - достаточное свидетельство того, до какой степени россияне разрушили границу между прошлым и настоящим. Есть чему поучиться у того, как Россия продвигается по пути, который проходит через культурную одержимость и приходит к полной секьюритизации памяти о 1939/1941-1945 годах и других исторических интерпретациях. Проходя этот путь, правительство стремится узаконить собственные действия и свое видение того, кто является русским, как внутри страны, так и за рубежом.
Плиты, которыми вымощен этот путь, должны рассматриваться в социально-экономических и политических реалиях третьего президентского срока Владимира Путина, когда большинство из них были заложены или, по крайней мере, отшлифованы. Этот срок с самого начала был погряз в противоречиях, в ходе которых оспаривалась легитимность результатов выборов. Протесты 2011-12 годов против фальсификации результатов выборов стали крупнейшими массовыми выступлениями против Путина и его правящей партии "Единая Россия" и спровоцировали переход российского правительства к все более консервативным и нелиберальным ценностным дискурсам легитимности, апеллируя к более популистской базе поддержки (Шарафутдинова 2014). Когда "сама структура власти находится под угрозой, элиты могут либо попытаться защитить статус-кво, либо принять изменения" (Gagnon 2004: 8); одним из способов защиты статус-кво является "переосмысление политического пространства, тем самым фундаментально смещая фокус политического дискурса в сторону от вопросов, вокруг которых претенденты мобилизуют население" (Gagnon 2004: 8). С 2012 года российское правительство все активнее использует историю для реконцептуализации политического пространства и принадлежности к нему. Правительство сделало свой взгляд на историю и политические события единственно возможным или легитимным мнением, фактически превратив взгляд человека на историю в вопрос безопасности.
Эти изменения способствовали и усугублялись ростом напряженности в отношениях с Западом, связанной с его (мнимой и реальной) поддержкой "цветных революций" в Европе, тактикой смены режимов на Ближнем Востоке, введением в России так называемого "закона о гей-пропаганде", все более активной политической ролью церкви, различными "актами Магнитского" и ужесточением правил иностранного усыновления российских сирот. Именно на этом фоне в 2013 году в Украине прошли демонстрации Евромайдана в знак протеста против коррупции тогдашнего президента Януковича и его неспособности подписать соглашение об ассоциации с ЕС. Российское правительство гневно отреагировало на протесты, обвинив США и ЕС в их руководстве и установке временного правительства, пришедшего к власти после того, как президент Янукович бежал от демонстрантов. Настаивая на том, что новые власти в Украине представляют смертельную угрозу для русскоговорящих, Путин приказал спецназу ввести войска в Крым и аннексировать регион после незаконного референдума. Затем Россия способствовала началу полномасштабной войны между поддерживаемыми Россией повстанцами (включая российских солдат и наемников) и украинской армией, лояльной новым киевским властям (Wilson 2014). После того как в июле 2014 года россияне и поддерживаемые Россией нерегулярные формирования сбили самолет MH17, а Россия и Запад ввели санкции и контрсанкции, отношения продолжали ухудшаться. Внутри страны репутация Путина была подкреплена волной патриотизма, которую он вызвал "возвращением" Крыма, по крайней мере, в 2014 году; однако, по мере того как российская экономика терпела неудачи, а рубль резко упал, популярность правительства начала страдать уже в 2015 году (Kolstø and Blakkisrud 2018). На протяжении всего этого экстремального периода правительство использовало историю попеременно для того, чтобы отвлечься от неудач и преувеличить успехи.
Но почему именно к истории? Как утверждал бывший министр культуры Владимир Мединский, речь идет об "идентичности российского общества, в котором уважение к героическому прошлому [...] играет роль объединяющей силы" (Минкультуры 2016: 155). В такой разнообразной стране, как Россия, политические элиты не могли полагаться на этническую идентичность как на объединяющий элемент так же, как, например, в Польше. Борьба с этнонационализмом была одним из политических приоритетов в период с 2006 по 2012 год и продолжала оставаться актуальной в начале третьего срока Путина, когда еще были свежи воспоминания о беспорядках на Манежной площади 11 декабря 2010 года, устроенных русскими националистами (Popescu 2012; Horvath 2014). Хотя правительство заигрывало с этноцентризмом, в частности, во время кризиса в Украине в начале 2014 года (Prezident Rossii 2014f), откровенный этнонационализм был ограничен в (основных) СМИ и правительственном дискурсе во время третьего срока Путина. После украинского кризиса Владимир Путин и государственные деятели продвигали этнически инклюзивный образ русскости. Обращение к истории как основе национальной идентичности имеет то преимущество, что не исключает этнические меньшинства по признаку их этнической принадлежности, но при этом отмечает особенности доминирующей этнической русской (русской) культуры.