– Но ведь была, вероятно, городская дума?
– Дума-то была, да дел-то у ней не было. Раз в год, впрочем, устраивали всенародное собрание всех граждан Селенгинска.
– Выборное?
– Для выборов общественного... пастуха. Ни торговли там, ни промышленности – ничего. Барахляный городишко. Неизвестно, зачем существует.
Со степи начиналась улица Селенгинска. Широкая с низенькими домишками, представлявшая те же сугробы песку, которыми занесло и дома. По случаю жары все они стояли с закрытыми ставнями. Против каждого дома валялись иссохшие на солнце кости и кучи отбросов, около которых лакомились редкие собаки и вороны.
Путешественники, тяжело ступая в песке, проехали несколько улиц, не встретив ни души. Нигде не брякнула калитка, не высунулась голова, не виднелось дымка из труб. Даже куры – и те попрятались где-то у заборов в тени... Усталые кони едва тащились. И всем хотелось поскорее добраться до приятеля Вампилуна, – там можно было отдохнуть, не жарясь на солнце.
Они проехали весь город и на выезде, на противоположном конце, Вампилун остановил коня у небольшого домишки. Ставни его были, как у большинства домов, закрыты. Вампилун соскочил на землю, подошел и постучал кулаком в калитку. В ответ в щелку забора посмотрели черные глаза, потом громыхнул засов, и двери раскрылись.
Старый бурят стоял у входа.
– Менду байна! – приветствовал Вампилун своего друга.
– Байна менду! – ответил он.
Гостеприимство чрезвычайно сильно развито у бурят. Гостю предоставляется лучший кусок, почетное место, закалывается лучший баран. А в глухих местах, как на Ольхоне, где сохранились прежние нравы, хозяин сам поможет сойти гостю с лошади, и, когда он уезжает, накормленный досыта и напоенный, то к седлу его привязывается задняя нога барана, который служил угощением.
Путешественники слезли с коней. Хозяин суетился возле них, упрашивая войти в дом, что они сделали бы и без просьбы.
– Первым делом посидеть в тени, а потом пить, пить, пить, – говорил Попрядухин, входя в горницу.
Внутренность ее была убрана, как бурятская юрта. Против входа помещался жертвенник с бурханами[34]. По стенам шли нары. Хозяин подал кумысу в широких деревянных чашках.
– Хороши чашечки! – одобрительно произнес Попрядухин, с наслаждением осушая свою до дна. – А ну-ка еще одну!
Аполлошка смотрел и дивился, сколько пил их хозяин. Он опрокидывал чашки как-то незаметно одну за другой. Аполлошка насчитал уже десять. Казалось, бурят может пить бесконечно.
Услыхав такое предположение, Попрядухин рассмеялся.
В эту минуту к дому подъехал тарантас, где под легким зонтиком сидел в ярко-желтом шелковом халате и такой же шляпе толстый бурят. Хозяин засуетился.
– Лама! – шепнул Попрядухин. – Важный гость.
Через несколько минут приезжий вошел в горницу.
Одетый в дорогой золотистый халат, он выглядел очень величественно. Несмотря на молодые годы, лама был толст необычайно. Раскормленное тело напоминало шар; голова, покоящаяся на четырех подбородках, так и лоснилась от жиру. Видимо, ему жилось неплохо.
Сейчас же ему был подан кумыс. Если хозяин удивил Аполлошку, то лама привел его в восторг. Это была какая-то бездонная бочка.
Пока приезжий занимался кумысом, взрослые продолжали расспросы хозяина, а Аполлошка подсел к гостю.
Заметив его внимание, лама благосклонно заговорил. Коверкая слова, спросил, как его зовут.
Услыхав «дахтэ-кум», толстяк благодушно разразился хохотом.
– А русское имя?
– Аполлон.
– Аполлон? – Брови ламы взъехали на лоб. – Не слыхал. Хорошо! Аполлон!
Мальчик подсел с коварной целью. Ему хотелось убедиться, сколько кумысу может вместить толстяк.
Незаметно он перетащил к себе огромный кувшин и заботливо начал наполнять «байкал» гостя.
Лама не отказывался.
Скоро огромный кувшин опустел почти наполовину.
Аполлошка заметил, что лама осовел. Узенькие косые глазки, заплывшие жиром, совсем сомкнулись, язык бормотал что-то невнятное. Он пил не так уже охотно и не торопился подавать «байкал».
Но Аполлошка был безжалостен. Не успевал лама сделать последний глоток, он наливал снова.
Изумление начало проступать на лице толстяка. Он пытался понять, что значит такое настойчивое угощение.
Допив последний «байкал», он спрятал его за спину. Но Аполлошка шутливо отнял.
– Аполлон будет! Пожалыста, будет!
Лама едва переводил дух.
Но Аполлошка взялся снова за кувшин. Лама в испуге вскочил.
Он хотел бежать, но было поздно. Лицо его вдруг изменилось. Кумыс бурным потоком хлынул изо рта и носа.
От неожиданности все вскочили на ноги. Хозяин испуганно бросился к ламе, исходившему кумысом. Фыркая от смеха, Вампилун и Попрядухин выбежали в другую комнату. Никто, кроме Аполлошки, не понимал, что случилось. Аполлошка, скрывшись во двор, трясся от смеха.
Дело выяснилось, когда хозяин заглянул в огромный кувшин.
Увидя его пустым, он залился непочтительным хохотом.
– Полтора ведра! – повторял он. – Полтора ведра!
Обиженный лама лежал на ковре и с каждым новым потоком кумыса бормотал проклятия Аполлошке.
– Ты что наделал? – накинулся Попрядухин на мальчика. – Тебя как порядочного в дом пустили.
Мальчик за смехом не мог говорить.
– А чего же он пьет?
– У них такой обычай. А ты с дуростями.
– Нешто я знаю? Пьет и пьет.
– Тьфу!
В эту минуту лама вышел на крыльцо. Аполлошка бросился в комнаты.
VII. Праздник Цам
– Очень важные сведения! – воскликнул Вампилун, спускаясь с взмыленного коня и передавая его Аполлошке.
Он быстро прошел в горницу и, скинув халат, сел на лавку.
– Что? – спросил Созерцатель скал.
– Урбужан здесь. Я его видел.
Попрядухин удовлетворенно вздохнул. Недаром гнали они сломя голову.
– Но выкрасть его будет трудно, – произнес Вампилун после минутного молчания.
– Он, вероятно, с отрядом?
– Нет. Но почти не бывает один. Все время в обществе каких-то князей. Судя по костюму и выговору – из Монголии. С ними европеец. Помните, с нами ехал англичанин?
– Мистер Таймхикс?
– Он.
– Что ему у них надо?
– Мне он кажется очень подозрительным. Чего он вертится около этого бандита? Урбужан, я думаю, приехал сюда, чтобы использовать съезд бурят, поагитировать и под шумок повидаться с кем надо, не возбуждая лишних толков. Мне Доржи говорил, по крайней мере, что Урбужан с англичанином каждый вечер уезжают из дацана в степь, где остановились монгольские князьки. Вероятно, там их осиное гнездо.
– Ба! Вот и прекрасно! – воскликнул Созерцатель скал. – Здесь мы и должны его ловить.
Попрядухин и Вампилун согласились, что это удобно. Они наметили такой план: с утра они едут в дацан. Выследив Урбужана, когда тот направится в степь, они выберут удобный момент, подкараулят его одного, поймают и на лодке вниз по Селенге спустятся к Байкалу. Увезти незаметно днем было трудно, так как кругом собралось слишком много народу. А на лодке в ночной темноте это осуществимо.
– А куда мы денем лошадей? – спросил Попрядухин.
– Хуварак! – воскликнул Вампилун. – Я уж с ним говорил. Он оказался славный малый. За меня готов в огонь и воду. Ему мы сдадим лошадей. Он думает бросить дацан. Просветительная литература давно перевернула его взгляды, но он колебался. Переговорив со мной, он решил.
Заговорщики улеглись спать. Завтра надо было выехать чуть свет. Надо было успеть повидать хуварака, заказать ему приготовить лодку и вообще сговориться. Сон бежал от них. Предстояли решительные события, от которых зависела судьба Аллы. Каждый решил действовать, ни перед чем не останавливаясь. А Вампилун, кроме того, хотел разрушить заговор бандитов. Он надеялся сделать это, лишив их деятельного участника, готового ко всяким авантюрам.
34
Бурханы – бронзовые статуэтки, изображающие буддийские божества.
Бурханы делятся на спокойных – «амурлингуй барханам» и грозных – «докшитов». Последние изображаются в виде разъяренных гневом существ. Формы тела их чудовищны, ужасны. На головах вместо волос – пламя, вместо короны – украшение из человеческих черепов. Докшиты – воплощение могущества ламаизма, охранители веры. Грозный вид докшиты приняли для того, чтобы безобразием своего внешнего вида отвратить людей от всего греховного, материального. Спокойные бурханы изображаются с улыбкой на лице.