Но приступы с упреками в том, что я ее «не люблю», не прекратились.
Однажды она разозлила меня не на шутку.
Как-то раз, утром, я увидел, как она одевается, — по всему было ясно, что она ужасно спешит. На мой вопрос она ответила всего лишь, что собирается в Упсалу.
И что же она там будет делать, хотелось бы знать?
Да так, ей надо встретиться «с одним человеком».
Оказалось, что она едет к гадалке! И эта гадалка берет пятьсот крон за консультацию в течение часа.
Я дико разозлился и припер ее к стенке. Спросил, неужели она не понимает, что ее обманут? Просто-напросто обведут вокруг пальца? На какие такие вопросы ей может ответить гадалка?
Элла, перебив меня, закричала, что больше всего она хочет знать, «люблю я ее или нет».
Я сказал, что об этом она может спросить меня и пятьсот крон за это платить необязательно.
Она заплакала, и я ухитрился ввернуть, что «люблю ее», — прозвучало это вполне правдоподобно.
После этого я, как обычно, спросил себя, было ли это ложью. Но в такой ситуации поступить как-то иначе было просто невозможно.
На поезд в Упсалу она опоздала, зато ей не пришлось платить гонорар. Насколько я знаю, она так туда и не доехала.
Иногда она была на грани истерики.
Задумывались ли вы — человек, который знает, что такое норма, — о «возможной гибели планеты Земля»? Как-то раз в парке Элла нашла цветок, который она посчитала «мутантом», и тут же разразилась тирадой о том, как мы опустошаем запасы природы.
Мое отношение к этой теме то и дело кардинально меняется. Порой испытываю грусть оттого, что природные ресурсы иссякают, но часто — особенно в последние годы — я задумываюсь, действительно ли это настолько печально, что «наша цивилизация» вымрет?
Возможно, это покажется странным, но при всем своем интересе к истории, искусству и, скажем так, «гуманизму» (и даже к политике — в прежние времена, хотя этот интерес все больше сменялся своего рода смирением перед кафкианским мироустройством) я испытываю парадоксальное равнодушие, почти облегчение при мысли о «гибели цивилизации».
Я объяснил Элле, что вовсе не обязательно так горько сожалеть об этой гибели, ведь многие крупные цивилизации потерпели крушение, многие виды животных уже отжили свой век.
Даже если «нам» удастся погубить большую часть Земли, прежде чем «мы» сами любезно окончательно вымрем, наверняка останутся другие формы жизни, которые будут процветать на «опустошенной» планете. Например, тараканы, они потрясающе стойкие и запросто умеют подстраиваться под обстоятельства, вот для кого рай наступит. В нашей гигантской Вселенной часто случается так, что биосферы разрушаются и жизнь начинает развиваться где-то в другом месте, — просто надо смотреть на вещи в более широкой перспективе.
Тогда она страшно разозлилась и сказала, что своей «холодностью» я могу разрушить все, что угодно.
Должен признать, ее высказывание задело меня за живое, ведь я сказал ей это, чтобы успокоить и избавить от невеселых мыслей.
Ну в самом деле, не могу же я каждый раз разрабатывать новую тактику поведения в зависимости от ситуации — так, чтобы угадать ее реакцию?
Но, как я уже сказал, наши отношения продолжались. Иногда я еле сдерживался, чтобы не произнести: «Это ошибка, предпосылки в корне неправильны», но так и не говорил, и у нас случилось еще несколько прекрасных деньков. Я думал: «Да, это любовь» — и снова откладывал разговор.
Надо сказать, что ситуация была вполне сносной вплоть до того вечера, когда у нас состоялась беседа за бокалом вина на веранде дачи моего дяди, которую мы тогда снимали, эта беседа изменила мое отношение, потрясла меня и пробудила во мне гнев.
Я знал, что отец Эллы развелся с ее матерью, когда Элла была уже взрослой, и женился на молодой женщине, которая была немногим старше его дочерей.
Мать отправили жить в близлежащий город, и теперь, на старости лет, ее поселили в каком-то приюте. Больше Элла об этом ничего не рассказывала, и мне показалось, что нет ничего удивительного, если я подробнее расспрошу ее.
И вот Элла, рыдая, поведала мне то, о чем ранее умолчала: ее матери поставили диагноз «болезнь Альцгеймера», уже в пятьдесят лет. Именно поэтому отец, который был в ответе за все их крестьянское хозяйство, «отправил» ее в город неподалеку и развелся.
Я спросил у Эллы, почему она раньше не говорила об этом.
Ей было стыдно, сказала она, так ужасно, что она не перенесла перемены, произошедшей с матерью, а просто-напросто скрылась из поля зрения, чтобы за ней не ухаживать. Ведь в противном случае вся ответственность легла бы на плечи одиноких дочерей. Как же она рыдала!