– Гарри, – предупреждающе произнесла я.
– Что? Что это за мышка там пищит? Неужто моя маленькая женушка что-то мямлит? – Он хлопнул рукой по столу и широко вытаращил глаза. – Да, да! Это наша маленькая мышка Рози! Как мило. Я и не заметил, что ты притаилась там в углу и грызешь свою сырную корочку. Обычно ты такая кроткая, но в последнее время кротость куда-то подевалась, а? Да, кстати, – он обернулся к остальным и доверительным шепотом продолжил, – раз уж мы заговорили о наших маленьких милых женушках, возможно, некоторым из собравшихся здесь покажется, что над домом Медоузов сгустились тучи. Нет, дорогие друзья, это не так. Позвольте первым заверить вас, что все слухи о смерти нашего брака сильно преувеличены. Не так ли, Рози?
– Гарри, сейчас не место и не время…
– О, я знаю, знаю, с таким проклятым ублюдком, как я, жить нелегко, но с кем легко, черт возьми, скажи мне, Майлз? Спорим, ты тоже ковыряешь в носу на людях, пердишь под одеялом и совершаешь прочие гнусные преступления, за которые недолго и по заднице получить. – Он подмигнул Майлзу. – И я с тобой заодно: да, я тоже грешник, mea culpa! Но теперь, когда маленькая мышка Рози вылезла из своей норки и погрозила мне своим крошечным коготком, я исправился, и могу заверить вас, что отныне все будет хорошо. Я увидел свет, принял наказание, как мужчина, и моя женушка может и дальше чистить свои усики, правда, дорогая?
– Нет, Гарри, неправда, и я не желаю говорить об этом сейчас.
– Да брось же, брось, – настаивал он. – Здесь же все свои, семья! Поцелуй и объятия примирения за блюдом жареного ягненка вряд ли кого-то смутят, не так ли, Элизабет?
– Конечно нет, Гарри, – тепло проговорила мамочка; глаза ее засветились. – Ох, Гарри, я так рада, я так боялась, что вы с Рози разойдетесь каждый своей дорогой, и мы больше никогда тебя не увидим!
– Никогда меня не увидите? Боже, да как вам такое в голову взбрело! Как я могу оставить эту счастливую семью? Как я могу оставить вас, Элизабет? Ведь мне будет вас так не хватать! Неужели вы всерьез подумали, что я брошу наши маленькие уютные посиделки у камина?
– Нет, конечно же, я понимаю, как это будет тяжело… – задумалась мамочка.
– Тяжело? Это будет невыносимо! Боже милостивый, да если мне больше не доведется услышать, как миссис Паркер-Боулз пришла в магазин Фонда раковых заболеваний и на благотворительную распродажу и купила не один, а целых два сухих букета вашего изготовления, я просто с ума сойду! Если я больше не услышу, как вы размышляете, что глаза некого члена королевской семьи – думаю, мы оба знаем, кого я имею в виду, – разглядывали эти сухие букеты, я безвозвратно лишусь рассудка!
– Гарри, – предупреждающе проговорила я.
– Подумать только, – продолжал он с выпученными глазами, – я больше никогда не услышу, как леди Фэйрклоу наехала на вас тележкой в «Уэйтроуз», так что вы отлетели аж к полкам с «Китикетом»? Только вообразите, что мне больше никогда не доведется услышать эту милую маленькую историю, или, раз уж на то пошло, все остальные истории о ваших успехах в высшем обществе.
– Гарри, довольно! – взорвалась я. Филли тоже была вне себя от злости. Пусть наша мать – кусок прикола, но все же она наша мать. Правда, сама мамочка была околдована словами зятя и не сводила с него округленных восторгом глаз.
– Почему? – Гарри невинно изогнул брови. – Неужели мне нельзя предаться дорогим для меня воспоминаниям за семейным столом?
– Конечно можно, Гарри, – промурлыкала мамочка.
– Только держи свои воспоминания при себе, договорились? – тихо заговорил папа и как-то странно побледнел. Для человека, который, даже выйдя из себя, сохранял спокойствие и благодушие, это были сильные слова. Он отодвинул тарелку с недоеденным ужином, облокотился о стол локтями и принялся набивать трубку, наблюдая за Гарри.
– А, Гордон. – Гарри расплылся в улыбке. – Я уже почти до тебя добрался. Последний, и, без всякого сомнения, последней важности. Надежный, преданный Гордон. В твоем шкафу ни одного скелета, не так ли, старина? Может, заглянуть? Так, на всякий случай? Нет, нет, так я и думал: всего-то клюшки для гольфа и галстук-бабочка. Никаких грязных, зловещих секретов, да и откуда им взяться? Ведь вся твоя провинциальная жизнь – без единого пятнышка, честная до скукоты. Постриг лужайку, помыл машину, отработал свою смену, день за днем – и домой, к кудахтанью своей наседки Элизабет, преданно вгрызаться в ее котлеты кордон блю! Может, только когда она уходит на кухню за бисквитом, ты втихую подливаешь себе вина. И как чудесно ты ухаживаешь за внуком по выходным! Подумать только, починил ту машину ему в подарок. – Внезапно Гарри запнулся. И нахмурился, будто пораженный какой-то мыслью.
– Ты же будешь по нему скучать, правда, Гордон? По малышу Айво? Рози не сказала тебе, что если она и дальше будет гнать свой бред, я стану оспаривать опекунство в суде? Нет? О да, так я и сделаю. И боюсь, у меня большое преимущество, учитывая… ну, ты в курсе. Или нет?.. А что, если бы ты, Гордон, смог убедить нашу маленькую мышку передумать, рассказал бы ей, какой я замечательный парень – не такой замечательный, как ты, конечно, но я только учусь… Если бы ты поведал ей, как мне хочется избавиться от распущенности! Для тебя, старичок Гордон, у нее всегда найдется время…
Он замолк ненадолго и вдруг хлопнул себя по лбу:
– Черт, черт, я чуть было не забыл самое важное! Какой же я осел! – Он торжествующе улыбнулся. – Хватайтесь за голову, добрые люди! Я забыл сказать – я собираюсь устроиться на работу!
– О, Гарри! – Мамочка просияла и захлопала в ладоши от восторга. – Какая чудесная мысль!
– Да, я собираюсь найти работу, и, может, ты мне поможешь, Гордон? Замолвишь за меня словечко в Сити? Как тебе, Рози? Тебе бы это понравилось, не так ли? Ты бы хотела каждое утро провожать меня на станцию в полосатом костюмчике, с портфелем в руке; у двери поправлять галстук, смахивать пылинки с воротника и щебетать: «По-ка-а, мой дорогой!» Прямо как твоя ненаглядная мамочка!
– Гарри, устроишься ты на работу или нет, мне абсолютно безразлично, – ледяным тоном ответила я.
– Да брось, я же буду больше зарабатывать, а увеличить карманные расходы никогда не повредит, а? Не забудь, ты же должна запастись кружевными трусиками для нашего юного любовничка, а в наше время они недешевы!
Филли вскочила на ноги:
– Гарри, это мерзость! Как ты смеешь разговаривать с Рози в таком тоне!
– Ууу, только посмотрите, благородная Фил вышла на тропу войны! Кстати, позволь заметить, ты на редкость хороша, когда злишься, милая. Знаю, твоей красотой многие восхищаются, но лично мне ты всегда казалась какой-то пресной. Да, праведное негодование тебе к лицу: щечки так и пылают, глазки горят, и, готов поспорить, твои упругие маленькие грудки так и вздымаются в дешевом лифчике из супермаркета! Кажется, тут стало жарковато и попахивает шалостью! Знаешь, а я бы не отказался прямо здесь растянуться на столе и устроить тебе…
Что Гарри решил устроить, мы так и не узнали: откуда ни возьмись вылетел кулак со всей силы вдарил ему прямо в челюсть, и Гарри вместе со стулом взлетели вверх тормашками и с треском приземлились на пол. Майлз стоял над Гарри и тяжело дышал.
– Извините, ребята, надо было сначала дать ему встать.
– Ничего страшного, мой мальчик, – пробормотал папа. – Кодекс маркиза Квинсбери давно в прошлом. К тому же кто-то давно должен был это сделать. Я уже подумал – может, мне самому ему врезать?
Папа поднялся и обошел стол. Наклонился, посмотрел на Гарри, который растянулся, как гигантская морская звезда: руки-ноги в стороны, рот открыт, глаза крепко зажмурены.
– Хороший удар, – пробормотал папа. – Похоже, он вырубился. Еще бы, так напиться. Помоги-ка мне, Майлз: отнесем его наверх, и тогда, если повезет, сможем спокойно закончить ужин. Не терпится попробовать яблочный пирог.
– Может, позвать доктора? – пролепетала мамочка, склонившись над Гарри и нервно теребя платок. – Вдруг у него сотрясение мозга?
– Еще чего, – фыркнул папа. – А теперь, бога ради, отойди в сторону, не мешай нам его поднимать; а когда я спущусь вниз, Элизабет, чтобы мой чертов пирог был на столе!