Благодаря бога за всеобщее смятение, я схватила рулон бумажных полотенец, опустилась на корточки, спрятала пылающее лицо в коленках Эммы и принялась ее раздевать, одновременно нашаривая в корзинке с бельем чистые трусики и джинсы.
– Дерьмо? – вдруг промурлыкала Аннабел, поднимая красивые изогнутые брови. Она обогнула меня, потянувшись к телефону. – Пока нас не было, ты набралась нехороших выражений, юная леди. И кто же научил тебя таким словам?
Ползая по полу среди вонючего промокшего белья, клянусь, я чуть было не укусила ее изящную маленькую щиколотку. Я жадно пялилась на нее, словно взбесившийся терьер, когда она поставила рядом со мной свою ножку в туфельках ручной работы.
– Так, – протянула она со своим омерзительным американским выговором, – пожалуйста, одну минутку посидите тихо, пока я звоню в ресторан. Эмма, хватит хныкать. Я должна подтвердить наш заказ на завтра. Куда подевалась чертова адресная книга? – Она принялась лихорадочно рыскать в буфете, кидая все на пол в кучу. – Только посмотрите на весь этот мусор!
– Она там, – сказала я, ткнув ей прямо под нос: книга лежала на своем обычном месте. – Вы что же, завтра идете в ресторан? В Рождество?
– Разумеется.
– О! А Марта заказала вам индейку.
– Индейку? – Она изумленно уставилась на меня сверху вниз: можно подумать, я сказала, что Марта заказала собачьи экскременты! – Ох уж эта глупая девчонка. Наверное, она забыла, что мы всегда ходим в ресторан на Рождество. Я не ем мяса, рафинированные сахара и животный жир, и абсолютно не выношу консерванты, так что мы все время ходим в «Ля Форбержер», где по крайней мере можно отведать приличный ореховый пирог.
– О, понятно. Извините. Я и не знала, я отменю заказ, просто я подумала…
– Нет-нет, не беспокойтесь, я сама все отменю. – Она отмахнулась от меня рукой, устало вздохнув, как будто показывая, что у нее и без того дел по горло. – Может, кому-то эта индейка и нужна.
О да, мрачно подумала я, заправляя рубашку Эммы в чистые джинсы и утирая ее заплаканное лицо. Кому-то она нужна. Какой-то несчастный убогий идиот, который работает как проклятый, чтобы его близкие могли полакомиться традиционной индейкой в Рождество, – он бы с восторгом набросился на эту индейку.
– Черт, как зовут этого несчастного мясника? – прошипела она, листая адресную книгу.
– Парсонс, – прошипела я в ответ.
– Да. Разумеется. – Она медленно обернулась. Ее глаза мельком скользнули по безупречно вымытому кухонному столу и остановились на мне. – Большое спасибо за помощь, Рози, – прощебетала она, – но вам же уже пора, не так ли? У нас тут семейные дела, понимаете?
Я стиснула зубы и выпрямилась. Значит, теперь я всего лишь посудомойка, которая – как удобно! – живет неподалеку!
– Да, и мне пора навестить своих родных, – сказала я, поворачиваясь к ней спиной. – Я только хотела… кое о чем поговорить с вами, Джосс.
– Конечно. – Он немедленно поднялся на ноги, опустив газету. И быстро вышел в холл.
Я была поражена. Ну да, конечно. Значит, он на самом деле хочет со мной поговорить. Я поспешила ему вслед, но эта проклятая Аннабел тоже. Он нахмурился, когда она уселась рядом с ним у камина, но она даже не пошевелилась. Неужели ей нечем больше заняться? Таким стервятникам, как она, впору реять над скелетом антилопы. А лучше пусть идет и глодает свой ореховый пирог!
– Дело в том, – начала я, стоя перед ними, нервно выкручивая пальцы и чувствуя себя четырнадцатилетней девчонкой. – Дело в том, что, ввиду вчерашних событий, я хотела предложить вам расторгнуть со мной арендный договор. Мне казалось, что вы сами захотите.
– Очень разумно с вашей стороны, – кивнула Аннабел. – Да, думаю, в данных обстоятельства это разумный выход, не правда ли, дорогой? Хотя, – она потеребила свою красивую тоненькую бровку, – проблема в том, что если Марта не сможет сидеть с детьми… – И она закусила губку, разрываясь между желанием выпроводить меня восвояси и перспективой остаться с детьми один на один.
– Не говорите глупостей, это исключено, – отрезал Джосс. – Никуда вы не уедете, и точка. То, что произошло вчера вечером, конечно, некрасиво, но это не преступление. Ваша личная жизнь касается только вас, и, что касается меня, никуда вы не уедете. Сегодня утром у меня был долгий телефонный разговор с Верой, и я знаю, что вы очень помогли Марте. Вера говорит, что вы взяли ее под крылышко и не только помогали с готовкой, но и присматривали за детьми. Если честно, я здорово волнуюсь за эту девушку. Слишком уж много на нее навалилось, но будь я проклят, если ее уволю, и если ей будет к кому обратиться, когда придется тяжело, мне от этого станет намного легче. По словам Веры, близняшки вас обожают, и даже Тоби с вами ладит, что вообще уму непостижимо. Нет, Рози, даже слышать ничего не хочу. Честно говоря, вы еще мне одолжение сделаете, если останетесь. Конечно, если для вас все это было кошмаром и вы не вынесете ни минутки рядом с этой дьявольской семейкой, я вас пойму, ради бога, можете уезжать. Но лично для меня лучше, чтобы вы остались.
Господи, неужели правда?
– Нет, это был вовсе не кошмар, и я рада остаться, – услышала я свой шепот. Эй, Рози, подожди-ка, а как же все твои размышления вчерашней ночью, насчет того, что тебе здесь больше не место? Вспомни, как ты собиралась следовать своим принципам! Да ну, к чертям эти принципы, подумала я, утопая в его львиных глазах и думая, до чего же красиво очерчен его подбородок и до чего же он хорош, когда вот так буравит тебя взглядом.
– Отлично. Значит, разговор окончен. – Он взглянул на часы. – Теперь, если никто не возражает, я быстренько загляну в студию, а потом мы с детьми пойдем кататься на санках. Увидимся после Рождества, Рози.
– Пока, – прохрипела я, и он вышел из комнаты.
Мы с Аннабел остались вдвоем. Она сложила руки на груди и улыбнулась притворно-слащавой улыбочкой.
– Что ж, Рози, похоже, вас помиловали. Только не злоупотребляйте нашей благосклонностью, ладно? – И с этими словами она надменно развернулась на каблуках и выплыла из холла через другую дверь.
И я осталась одна. Я вздохнула, вышла через парадную дверь, взяла ребенка и пошла домой паковать вещи и загружать машину, чтобы на Рождество вернуться в лоно своей ненормальной семейки.
Вскоре я уже ехала по узким дорожкам с берегами из огромных бело-голубых сугробов, и мне было и грустно, и приятно наконец покинуть этот дом. Грустно, потому что там остались все приметы Рождества: дети, помешивающие пудинг, открывающие рождественские календари, украшающие дом веточками остролиста. И теперь я пропущу праздник и не увижу, как они разворачивают свои подарки. И пропущу день рождения близняшек, который приходится на второй день Рождества, в связи с чем в подвале с каждым днем растет еще одна неприлично высокая груда подарков. Но с другой Стороны, в глубине души я чувствовала огромное облегчение, что все-таки сбежала оттуда. Я все не могла забыть лицо Джосса, каким увидела его вчера вечером, и мне хотелось от всего этого отгородиться в надежде на то, что если меня не будет в поле его зрения, он и сам обо всем забудет. И еще мне хотелось какое-то время побыть на расстоянии от Алекса. И еще существовала очаровательная Аннабел. Если я собираюсь жить с ней по соседству, придется мне прикусить язык, а поскольку теперь так и будет – ведь именно это я решила совсем недавно всего за долю миллисекунды – мне нужно залечь на дно и подумать, как с ней общаться. Хихикать ли с остальными в следующий раз, когда ей вздумается забросать меня неоправданными оскорблениями, или подойти и врезать ей в нос.
Свернув на гравиевую дорожку, ведущую к дому родителей, и увидев густо завешанную красно-зелеными рождественскими гирляндами клумбу лейландий в саду у ворот, я не смогла сдержать улыбки. Я проехала по дорожке, замедлив скорость у лежачего полицейского, и обратила внимание, что по мере приближения к дому украшения становились все пышнее – судя по всему, мамочка потратила небольшое состояние, лишь бы утереть нос соседям по части декора. И должна признать, что во всем, что касается внешнего антуража Рождества, я хоть и неохотно, но принимаю сторону Аннабел. Я не против рождественского настроения, но тут я словно попала на Риджент-стрит.