Алексей Бессонов
Сожгите всех
«Они припомнят нам все, что
мы когда-либо сделали...
и даже больше того.»
Глава 1.
Грязно-желтый туман, стелившийся над болотами, рассеялся только к вечеру, да и то не до конца. В большом и немного аляповатом доме, украшавшем собою вершину плоского холма, весь день горели желтые огни, а из двух широких окон второго этажа лился и вовсе странный ярко-белый свет, широкой полосой рвавший тяжелый, влажный сумрак. Окна погасли незадолго до заката. Проходивший мимо шахтер услышал, как стукнули, раскрываясь, оконные рамы, и чей-то усталый голос произнес:
– Теперь давайте его вниз. Завтра, если все будет нормально, начнете вводить питательную смесь. Я думаю, что с перистальтикой проблем у нас не возникнет.
Шахтер удивленно пошевелил густыми седыми бровями: этот голос показался ему смутно знакомым, но он долго не мог вспомнить, кому же он принадлежит. Старик был крепко навеселе, и события прежних лет чуточку размазывались в его памяти. Наконец, вспомнив, он хлопнул себя по лбу, его моложавое лицо осветилось радостной улыбкой, и он круто повернул в сторону аллеи, что вела ко входу в усадьбу.
На пороге дома шахтер немного замешкался, оправил на себе куртку и с неожиданной для него робостью коснулся сенсора звонка. В холее слабо прошуршали чьи-то легкие шаги. Дверь открыла серьезная, даже суровая женщина в темном брючном костюме.
– Слушаю вас, мастер…
– Я это… тут дело такое – шел вот, услышал… доктора бы мне.
– На что вы жалуетесь, мастер? – на него смотрели внимательные темные глаза, от которых старик совсем оробел.
– Да я вот… я доктора повидать хотел. Мы-то с ним раньше, знаете, вот… в общем, раньше я его знал. Вот только жил-то он не здесь, а в Змеином логе, но уж голос-то его я ни с чьим другим не спутаю!
– Доктор только что после операции, – строгая дама уже собралась захлопнуть перед гостем дверь, но ее остановил голос из холла:
– Заходите, старина, я не так уж и устал!
Шахтер вошел в слабо освещенное помещение, вдоль стен которого лежали еще не развернутые ковры и какие-то ящики, и с улыбкой бросился навстречу коренастому мужчине с собранными в «хвост» волосами, одетому в операционный комбинезон.
– Мы уж не думали, что док Эндрью вернется! Столько времени-то прошло, вроде и война, пропади она, закончилась, а дока нет и нет, что уж тут… все, решили, убило его… Сэмми Палка все горевал: вот, говорит, беда-то, док-то Эндрью пал, значит, в бою, а кто теперь детишек наших от лихорадки спасать будет? А тут иду, слышу: ну точь-в-точь, док вернулся!
– Привет, Джош! – засмеялся врач. – Ну, твой-то бас и я не забуду! Прости, руки не подам, только помылся, да не до конца еще. Сейчас, вот переоденусь, пойдем перекусим. Бренда, проводите мастера Джоша в гостиную и угостите его виски. Ужин, я надеюсь, готов?
Бренда недовольно поджала губы. Ей казалось странным, что заслуженный, прошедший всю войну врач, с которым она прилетела на эту планету для работы по государственному контракту, панибратствует с простыми работягами. Но командовал здесь, разумеется, он: дав себе слово со временем покончить с такими непотребствами, Бренда проводила поддатого деда в гостиную, вынесла ему графин с виски и отправилась распоряжаться насчет ужина.
Док Эндрью не заставил себя долго ждать: вскоре он появился в гостиной, уже причесанный, в теплом вечернем камзоле, в глазах поблескивали знакомые Джошу веселые искорки – так, словно и не было этой проклятой войны, отнявшей у него годы, от первого ее дня до последнего…
– Три дня как прилетел, – сообщил он старому шахтеру. – Только мы успели операционную распаковать, а тут уже и язву привезли, слава богу, несложную.
– А дома-то вашего старого нет уже, – печально улыбнулся Джош. – Снесли его, когда учебный лагерь-то строили.
– Знаю, – хмыкнул врач. – Ну давай, рассказывай: как сыновья твои – воевали, небось?
Старик горько вздохнул и поглядел на графин, к которому он так и не решился притронуться без хозяина.
– Старший, Билли который, так сгорел он… в первый же год, вот как вас забрали-то, так он и сгорел. Ни гроба, ничего – крест прислали в рамочке, да компенсацию. Ну, что тут… поплакали мы, а оно понятно-то – война ведь, куда уж тут. А младший, это Денька-то который, так тот бегает – его в предпоследний год забрали, так он-то, что тут! – лейтенантом пришел, весь в мундире, с железякой своей. Сейчас уже свой-то у него, скоро полгода как. Сейчас хочет в порт устроиться, вроде как кавалер, должны его взять-то, что тут! А скажите, – Джош облизнулся, глядя, как доктор наливает ему полный стакан дорогого желтоватого напитка, – а тот док, который Аксель, как он там? Вернется-то?
– Генерал Аксель Кренц погиб через два дня после заключения мира, – тихо сказал Эндрью. – Через два дня, Джош…
– Ах ты, будь оно все проклято! Аксель, он-то резковат бывал, зато уж и лечил на совесть, что уж тут!.. давайте за упокой, что ли… генерал, говорите? Как же это он так?
– Да вот так, старик. Я и не знал, почти до конца, – а он уже начмедом корпуса был. Десантный корпус. Ну и погиб он, когда на их базу залетные какие-то набросились, а он госпиталь спасать полетел. Давай, за Акселя, мало таких как он было…
– Война, – вздохнул шахтер, жмурясь от виски. – А порядки-то у нас теперь новые, что тут! Когда лагерь-то строили, так Басюк, что б его, поднялся, о как! Теперь, говорю, всей округой вертит как хочет. Что хочет, то и делает. Коноплянку чуть не закрыл, с Маркеласом разругался, почти война там была, что уж тут…
– Вот так… – скривился доктор. – А я-то думал, что его призовут, урода. Такие скоты обычно долго не живут, факт. Закон природы, если хочешь. Либо сам по тупости сунется, либо в штрафчасть командир засунет. А там его храбрость до задницы, точно знаю. А что, шеф-попечитель, я слышал, новый совсем?
– Да тут же когда военные власти-то появились, так и он. А с войны пришел, да и назначили его сразу же. А ничего он, ничего, тихий. Ни во что не лезет, сидит себе. Правда, пьет, люди говорят – ну так разве то наше дело? Пьет шеф-попечитель, так и что уж тут… он пьет, я не лезь. Я и сам могу, что мне…
– Придется, конечно, представляться ему, – тихонько рассмеялся Эндрью. – Ну ничего, я на Флоте так пить научился – куда ему!
– Тяжело было-то? – осторожно спросил его Джош.
Врач неопределенно хмыкнул и посмотрел в окно, за которым уже почти совсем стемнело.
– Да по-разному. Я вот горел-горел, а до конца сжечь они меня так и не сумели. Акселя мне жалко, ты даже не представляешь. Я ведь всю войну не знал где он, что он… потом уже, когда узнал, времени совсем не было, да и до конца было – рукой подать, это мы хорошо понимали. Раз только и встретились. Думал, вот сейчас отвоююемся, выйдем, естественно, вчистую, тогда и насосемся коньяку как следует. А оказалось…
Джош скорбно вздохнул, поглядел на окутавшую болота темень и засобирался домой.
– Пойду я док, а то ночью-то не здорово, что уж тут. Старуху обрадую, док, скажу, старый приехал. Она, наверное, к вам и бросится, любит она вас, все про Билли забыть не может, вы ж его тогда с того света вынули, что тут… вынули, а он вот…
Эндрью погладил старика по плечу, выбрался из кресла и подошел к высокому шкафу, занимавшему почти всю стену гостиной. Распахнув одну из дверок, он вытащил оттуда высокую зеленую бутылку:
– Держи, старик, на дорогу. Здесь такого не купишь.
– Да что вы, док, как же это я…
– Держи, держи. В память о сыне.
Из глаз старого шахтера брызнули слезы. Пряча их от хозяина, он быстро прошел через холл и остановился возле двери, глядя на висящий на вешалке китель.
– Пойду, док, – повторил он, обеими руками тиская ладонь врача. – Пойду…
На темно-синем мундире золотились погоны полковника медицинской службы Флота.
Закончив ужин, Андрей Огоновский взял в руки высокую рюмку с коньяком, нащупал в кармане камзола сигару и, набросив на плечи синюю шинель, вышел на веранду. С болот потягивало давно привычной ему сыростью, легкий прохладный ветер шевелил листья, покрывавшие старый, нелепый сад, что окружал его новый дом. Раньше здесь жил спятивший флотский генерал – одинокий, брошенный детьми, он сутки напролет писал многотомный труд, призванный опровергнуть устоявшиеся стратегические традиции. Старый генерал умер в первый же год войны, когда главное управление личного состава наотрез отказалось призывать замшелого маразматика. Всю жизнь воевавший, до пупа увешанный крестами, он тихо испустил дух за письменным столом – его нашли через несколько дней, сидящего в кресле с погасшей трубкой в руке…