— Я не знаю, о каких бродягах вы говорите, сеньор! Люди, которым не посчастливилось увести меня с собою, вели себя как порядочные кабальеро. Если это шутка, то она неприлична. Впрочем, здесь не место и не время для нашего объяснения. Избавьте меня от вашего разговора.
— Извольте, сеньора, — отвечал капитан, кланяясь молодой девушке, — ваше малейшее желание — закон для меня.
Она сделала пренебрежительный знак рукою и направила свою лошадь к концу ущелья.
— Да, да, — прошептал молодой человек, кусая от досады губы и следя за нею глазами, — надменна и горда как испанка; но клянусь Богом — ты уступишь мне!
Возвратясь к отряду, капитан приказал спешить и выгнать дичь из кустарника, затем достал из кармана великолепный соломенный сигареро, выбрал сигару, закурил ее и, соскочив с лошади, начал ходить взад и вперед, погрузившись в размышления и поджидая своих загонщиков.
Корник спасся от пуль чудом и, оставив без зазрения совести своего раненного в ногу товарища, бросился в луга.
Капитан Грифитс, верный своему обещанию, выехал из укрепления к нему навстречу и, услышав выстрелы, дал приказание спешить, так что старый плут Корник наткнулся на них на расстоянии двух выстрелов от ущелья и мог сейчас же возвратиться с ними обратно.
Вот что объясняет внезапное появление отряда на месте сражения.
Через несколько минут раздался взрыв смеха в кустарниках, смешанный с восклицаниями, и несколько авантюристов показались, неся на руках несчастного Джоэл Смита, связанного по рукам и ногам, с кляпом во рту и порядочно помятого грубым обращением охотников.
Когда его развязали и освободили от кляпа, капитан принялся допрашивать бедняка, но он ничего не знал, кроме того, что его мгновенно схватили и скрутили какие-то незнакомые люди.
Капитан обвел всех испытующим взглядом.
Охотники, торопясь скрыться, оставили своих убитых на поле сражения.
— А, понимаю, — прошептал Грифитс; потом, обратясь к Корнику, который стоял подле него, сказал: — Вы ошиблись: люди, напавшие на вас, не охотники, но мексиканцы.
— Правда, — отвечал старый авантюрист, — между ними были мексиканцы, но я заверяю вас, сеньор, что засаду устроили охотники.
Капитан с неудовольствием пожал плечами, повернулся к Корнику спиною и, насвистывая песню, удалился.
Один за другим возвращались авантюристы, негодуя на безуспешность своих поисков.
Охотники исчезли по мановению волшебной палочки; ни помятого кустика, ни оторванной ветки, ни отпечатка ног на земле.
Выслушав с досадою донесение своих сыщиков, капитан сел на лошадь и, приказав отряду за собою следовать, выехал из ущелья.
Возвращение в стан было безмолвное.
Грифитс, мрачный и озабоченный, скакал подле Долорес, не стараясь заговорить с нею и как будто не замечая ее присутствия.
Долорес, со своей стороны, терзаемая горем, не имела тоже желания завязать разговор с человеком, которому запретила с собою говорить. Положение ее было безвыходное. Нагло похищенная, разлученная со своим семейством, брошенная среди незнакомых людей, из которых только один начальник был ей известен, она смутно сознавала, как необходимо ей было воспользоваться его покровительством, чтобы заставить себя уважать остальным, но, разбитая сильными ощущениями и потеряв надежду быть освобожденной любимым ей человеком, она была не способна составить себе план действия и предалась велению судьбы.
Она вспоминала с тоскою, не лишенною прелести, все фазы предыдущей сцены, которой была свидетельницею, лихорадочно замирая от волнения, то надеясь, то опасаясь, переходя от одного чувства к другому.
Фортуна изменила ей, и она впала в большее отчаяние, чем до роковой встречи, и, утратив малейшую надежду на освобождение, страшилась участи, ожидающей ее среди бродяг, которых она была пленницею.
Уничтоженная морально и физически, молодая девушка лишилась своей энергии, вполне признавая себя побежденной и чувствуя, что в эту минуту не в силах начать борьбу.
Капитан Грифитс, с которым пора познакомить читателя, не был ни разбойник, ни грабитель.
Это был человек благородный, пылкий, решительный и отважный. Уроженец прибрежья Красной реки, хотя не французского происхождения, он был душою и телом Сожженный лес. Его предки — старинные пуритане, скрываясь от преследования англичан два столетия назад, поселились на берегу Красной реки, где несколько позднее присоединились французские эмигранты из Канады и Акадии, слились с ними, поклявшись в вечной ненависти к Англии.
Джон Грифитс постоянно сопротивлялся распоряжениям британского правительства, глубоко преданный своей родине; цель его жизни была освобождение ее от ига.
Едва ему исполнилось двадцать лет, а он уже отличался ненавистью к Англии и тем обратил на себя внимание своих сограждан, так что когда восстание созрело, то предводители движения поспешили предложить ему начальство над летучим отрядом из нескольких сотен людей — нечто вроде вольной дружины, подчиненной единственно ему, во главе ее он вел с канадским правительством ожесточенную партизанскую войну.
К сожалению, пользуясь неограниченною свободою и не отдавая никому отчета в своих действиях, он был рабом страстей, не подчинялся никакой власти, не признавал другого закона, кроме своей необузданной воли, и, не сдерживая себя ни в чем, отваживался на поступки хотя и с благородною целью, но отвергаемые нравственностью и которые в более просвещенном государстве были бы причислены к разбойничьим выходкам и строго наказаны; но страна, раздираемая постоянною войною, управляемая бессильным начальством, избранным народом и сжатым своеволием толпы, не может быть строгой в отношении нравственности, и потому к поступкам Грифитса, часто заслуживающим порицания, относились снисходительно и пользовались результатом — всегда почти выгодным для дела независимости, защищаемого с такою стойкостью молодым партизаном.
Похищение донны Долорес, подробности которого мы впоследствии передадим читателю, и много других подобных вещей, принадлежали к числу деяний, возбраняемых законами, но допускаемых разнузданностью капитана Грифитса.
Отряд нашего партизана, набранный исключительно в области Красной реки, состоял из двухсот тридцати всадников, смелых, отважных охотников, привыкших с юных лет к жизни в пустыне и настолько хитрых и изворотливых, что они могли бы поучить самих краснокожих. Все эти люди, храбрые как львы, преданные до фанатизма делу восстания, обожали своего капитана, безотчетно вверяясь ему и слепо надеясь на его светлый ум, распорядительность и мужество.
Не более месяца как Грифитс расположил свой лагерь между Скалистыми горами, избрав выгодную позицию и на самой дороге, по которой шли караваны, то направляясь в Вокувер и другие места Тихого океана, то в Канаду или на границы Соединенных Штатов. Рассчитывая на долгую стоянку, капитан хорошо укрепился в своем лагере у подножия неприступной горы. Имея форму дуги, лагерь простирался налево и направо и был защищен с боков крутыми оврагами, а спереди непроходимым болотом, если кто не был знаком с извилинами узкой тропинки, пробитой через него. Кроме того, лагерь был окружен поваленным лесом вышиною двенадцать футов, и строем фур, сцепленных между собою и составлявших таким образом второй окоп.
Собранные из кожи по индейскому обычаю хижины, обложенные дерном, служили убежищем авантюристам, а крытые сараи назначались лошадям.
Посреди укрепления, на возвышении и совершенно отдельно от хижин, красовалась просторная изба, увенчанная флагом цвета республики Красной реки. Эта изба походила более на прочно построенный дом, чем на временное строение, и служила как жилищем капитану, так и главной квартирой партизанам.
Достигнув болота, отряд выровнялся в нитку и шагом, один за другим, последовал за капитаном по извилинам тропинки.
На этот опасный переход требовалось не менее четверти часа.
Когда часовые окликнули прибывших, выполнили все формальности, отряд проник в укрепление через узкий проход, немедленно закрытый за ним.