Четыре товарища вошли в отделение, составляющее шестую часть объема палатки.
Посреди стоял стол, окруженный стульями и покрытый разными блюдами.
Прибывших встретил мальчик, или, правильнее, молодой человек лет пятнадцати или шестнадцати; помог им снять шубы, взял их рифли с ловкостью опытного слуги. Негр с салфеткой в руке приготовился служить им за столом.
Переступив порог палатки, капитан кликнул этого человека.
— Самсон, — сказал он сурово, — нам не нужны твои длинные уши, убирайся! Пелон прислужит один; скажи сеньоре, чтобы она не выходила; мне нужно поговорить с друзьями; слышишь, мошенник, не сметь подслушивать! вон, да поскорее!
Негр не дожидался повторения: быстро поднял драпировку и мгновенно исчез; все это доказывало, насколько он страшился гнева своего господина.
— За стол, господа! — сказал капитан, потирая руки, — а то кушанье простынет.
Он сел, прочие последовали его примеру и сделали первое нападение на блюда.
В безмолвии упражнялись они, стараясь утолить голод, возбужденный тяжелой работой в продолжение утра.
Более четверти часа ни одно слово не было сказано.
Мы воспользуемся этим молчанием, чтобы набросать портрет Пелона, тем более что этот молодой человек должен занять довольно видное место в нашем романе.
Мы уже сказали, что Пелон, так его называли, был пятнадцати или шестнадцати лет, но он казался старше несколькими годами благодаря высокому росту, развитости мускулов и железной крепости членов, а главное — твердому и решительному выражению его мужественного и умного лица; бронзовый цвет кожи, черные как ночь живые глаза указывали на индейское происхождение, смешанное отчасти с испанской кровью; мрачная меланхолия покрывала его черты; исполняя свою обязанность, он изредка бросал на тех людей, которым служил, может, поневоле, взгляд, полный неумолимый ненависти. Особенно двое из собеседников внушали ему, как казалось, непреодолимое отвращение; они же, со своей стороны, обращались с ним презрительно и с угрозами, иногда и били его; эти негодяи привели его в стан Кильда и считали бедного мальчика своим невольником.
Но он переносил насмешки, угрозы, жестокое обращение молча, безропотно, а кто бы мог заглянуть в его сердце, тот бы содрогнулся — так велика, так беспощадна была ненависть, которую он питал к своим палачам.
Их называли Шакал и Линго.
Читатель, не раз слышавший эти имена, может теперь с ними познакомиться.
Первый прервал молчание капитан, сказав, вероятно, то, что было на уме у каждого, и потому присутствующие отвечали улыбкою.
— Дело было жаркое, — сказал он, — но и на этот раз мы всплыли. Действительно, черт за нас.
— Я всегда подозревал, что он особенно к нам благоволит, — сказал сосед с правой стороны, иронически улыбаясь.
— Еще бы, кажется, мы ему усердно служим, — ответил с убеждением сосед левой руки.
Все четверо захохотали.
— Однако приходилось плохо.
— К черту! — воскликнул сосед с правой стороны, — заботы, пожалуй, кошку убьют; что прошло, то прошло; стоит об этом думать! Вот одна вещь меня тревожит.
— Какая, друг мой Блю-Девиль? — спросил капитан, по-видимому расположенный к нему.
— Я бы желал знать, черт возьми, кто были эти добряки или, лучше, глупцы, пришедшие к нам на помощь в самую отчаянную минуту!
— Это-то тебя тревожит, — сказал сидящий против капитана, — глупо раздражать желчь такими пустяками; хочешь, я тебе скажу, кто они?
— Разве ты знаешь их, Линго? — спросили в один голос все трое.
— Положительно знаю, — возразил он насмешливо, — в этом нет хитрости, они не знали нас, вот и все, иначе бы не пришли на помощь, а пристали бы к неприятелю.
— Этот бес Линго, — сказал капитан, — у него всегда шуточка в кармане.
— Что ж такое? — сказал задорно негодяй, — не прикажете ли плакать? Прошу избавить от замечаний. Нечего сказать, черт побери, в прекрасную страну завел нас капитан: у меня рябит в глазах от великолепных видов, и если мы еще не скоро уйдем из этих дьявольских трущоб, то объявляю всем, что я обращусь в оленя. Предупреждаю, что они говорили по-французски.
— Ну, не злись, Линго, — сказал капитан, — нам всем невесело; ты знаешь, что мы поневоле сюда забрели.
— Провались вы совсем! Зачем идти против себя? Во-первых, здесь нет полицейских!.. Чего вы прячетесь? Этот гадкий корень не растет в американских саваннах, а я вам скажу, что вы забрались сюда потому, что вас оплел этот хитрый кот Блю-Девиль, которого вы обожаете. А я бы за этот огромный желток полушки не дал.
— Замолчишь ли ты? — спросил запальчиво Блю-Девиль.
— Замолчу когда вздумаю. Я не боюсь тебя, гадкая личина! У каждого свое мнение. Мое — что ты постельная собачка и шпион.
Едва Линго успел произнести эти слова, как Блю-Девиль ринулся на него с кнутом в руке. Парижанин знал, с кем имеет дело, ловко отскочил и выхватил кинжал. Капитан отважно бросился между ними и заставил положить оружие.
— Смирно! — закричал он, — что это за ссоры между товарищами? Не хотите ли оправдать пословицу: когда ясли пусты, то кони брыкаются? Мы еще не в таком положении! Перестаньте, или я рассержусь.
— Ну, кончено, — сказал парижанин, пожимая плечами и обратившись к противнику. — Небось, полицейская крыса, — прибавил он, — я тебя подцеплю! Смотри!
— Опять? — сказал грозно капитан.
— Это так — дружеское предостережение! — отвечал Линго, садясь на свое место. — А все-таки если бы вы послушали Шакала и меня вместо этого растрепы Блю-Девиля, не в обиду будь ему сказано, которого вы не пробовали ни губами, ни зубами, мы бы уже с месяц как убрались из этой преисподней.
— Ты отчасти прав и молодец, — сказал задумчиво капитан.
— Более, чем вам кажется. Поверьте вы нам, и мы теперь бы сидели в Дезерете; а тут что делать, любопытно бы знать! Не век же здесь вековать!
— Сохрани Боже! — сказал капитан, — мы, может быть, зашли слишком далеко, но ты лучше других знаешь, что нам надо было сбить наших преследователей.
— Вы на этом помешаны; воображаете, что нас отыскивают как драгоценный товар. Какой дьявол заботится о нас?
— Те, которые имеют нужду в нас, а их немало на американском материке. Я сознаю, что положение наше скверно, но если мы уже добрались до Скалистых гор, то надо дойти до конца.
— Не очень-то приятно.
— Что ты думаешь о нашем положении? — спросил капитан, обращаясь к Блю-Девилю.
— Я нахожу его скверным, — отвечал, не запинаясь, Блю-Девиль.
— А ты, Шакал? — продолжал капитан, обращаясь к четвертому собеседнику, колоссу со зверской и надутой рожей.
— Отвратительным; и черт меня возьми, если до суток я не выберусь на дорогу!
— Хорошо поговариваешь, Шакал! — закричал, смеясь, Линго. — Не бойся, нас двое. Я тебя не оставлю, ты на это можешь рассчитывать.
— К чему эти угрозы! — сказал капитан, — не лучше ли нам объясниться как добрым товарищам. Наше положение общее.
— Это еще не доказано, капитан, Шакал и я, извините, но мы более вас знакомы с пустыней, а главное — с этой страной, в которую явились в первый раз. Нам приходилось бывать в худшей передряге, чем та, в которую вы нас вовлекли.
— Что ты хочешь сказать, демон? — сказал нетерпеливо капитан, ударяя кулаком по столу, — у тебя есть какой-то умысел?
— Человек должен мыслить, — отвечал он, издеваясь.
— Ну, объяснись или околей; пора кончить!
— Так вы мне дозволяете говорить? — сказал, смеясь, Линго.
— Да, говори, черт возьми! У меня руки чешутся, чтобы тебе свернуть шею, негодяй.
— Хорошо! Это меня не беспокоит, я вас знаю. Вот в чем дело: Шакал и я, — мы уже три месяца как заметили, что несем собачью должность, а плата не прибавляется. Мы сговорились с вами в Сен-Луи при Миссури, чтобы вас проводить в Дезерет, защищать вас в продолжение пути от всякого нападения. Вы за это обещали каждому из нас по пятьсот долларов. Не так ли?
— Верно; продолжай.
— Прекрасно, но только что мы пустились в путь, вы изменили маршрут и, несмотря на наши почтительные возражения, — сказал он насмешливо, — проезжаете государство Миннесота, не зная, зачем, перебираетесь в Канаду, галопируете вдоль Красной реки и вторгаетесь в Скалистые горы, как будто вас что-то призывает в Ванкувер, а между тем согласитесь, что это не дорога в Утах.