Беда…
Нужного мне человека я нашел сразу же, он особо и не скрывался. Политический беженец. Интересно, почему он выбрал Берлин, не просто же так. Возможно — потому что в Лондоне его не ждут, не нужен он там. Да и кому он вообще теперь нужен…
Убивать я его не собирался, нет. По крайней мере — в том смысле — в каком вы подумали. Знаете, почему? Если ты убил человека — ты просто его убил, его не будет и все. Это не наказание, это устрашение для других и месть для себя, больше ничего. Но наказать его было просто необходимо — так чтобы он помнил до конца жизни. Он должен был жить долго, очень долго — и помнить все это. Вот это — будет действительно наказанием, именно таким, какого достоин этот гнилой и негодный человек. Вчера почти месячные усилия всех русских разведслужб, работающих за рубежом, наконец-то завершились успехом. А мне — поручили сообщить об этом — потому-то я и вылетел из Швейцарской конфедерации сюда.
Вчера Государь прислал мне сообщение — SMS, которое меня несказанно обрадовало. Готовясь лететь сюда, я всеми силами пытался побороть омерзительную хандру, охватившую меня — и никак не мог. А сообщение, пришедшее буквально тогда, когда я выходил к самолету через терминал — словно жизнь новую вдохнуло. Среди всей мерзости последнего времени — хотя бы того, что сотворили с Мариной, я и вызвался на это задание, чтобы быть подальше, не видеть и не вспомнать — хоть что-то, безусловно, радостное, чему должны и могут радоваться все, радоваться чисто и искренне.
Петропавловская и Кронштадт, наверное, сотрясаются в грохоте орудийных залпов. Хотел бы я это слышать…
В парке уже убрали листья с дорожек. Снега не было, это не Россия — и парк замер в безвремении ноября. Стылые глаза луж на безупречном, без единой трещинки, как и все в Берлине — асфальте. Мокрые черные стволы деревьев, уже потерявшись свою листву в безмолвном крике тянутся к серому, унылому, без единого прогала небу. На часах — уже девять ноль-ноль по местному времени и в парке сейчас не найдешь ни души: немцы любят и умеют работать и сейчас все уже находятся на службе. Сегодня понедельник…
А вот кое-кто не работает…
Опираясь на свою палку — все-таки без нее долго ходить пока тяжело — я приковылял к нужному мне месту. Там, на одинокой скамейке сидел пожилой, завернувшийся в длинный черный плащ-дождевик мужчина и читал газету. Я мельком посмотрел — Берлинер Айнцайтунг. Как все-таки прихотлива жизнь, когда-то я «работал» несколько дней на эту газету. В Лондоне было.
Да, прихотливая штука жизнь…
— Доброе утро, профессор… — поприветствовал я эмигранта из России, присаживаясь рядом на скамейку, отряхнув перед этим с нее скопившуюся за ночь воду.
Профессор оторвался от чтения газеты.
— Не ожидал вас здесь увидеть, сударь.
— И я вас — не ожидал. Решили сменить климат? Восток сменить на Берлин? Так, профессор Вахрамеев?
— Что вам нужно?! — резко сказал профессор — я свободный человек. Куда хочу — туда еду. Меня давно приглашали сюда читать лекции. Русское государство никак не желает отстать от своих подданных?
— Да кому нужны такие подданные? И даром не нужны. Просто я оказался проездом в Берлине и решил навестить вас. Поговорить.
Профессор сложил газету на коленях, но встать так и не решился.
— Нам с вами не о чем говорить. Все что происходило там и тогда — я стараюсь забыть как страшный сон.
— Удается?
— Нет, не удается. К чему этот разговор? Мы не найдем общий язык, можете и не пытаться. Мы с вами по-разному мыслим.
— Это так — согласился я — по-разному. Собственно говоря, в этом и заключается мой интерес к вам. Видите ли, профессор, у меня в последнее время появились странные мысли и странные увлечения. Жизнь заставляет. Вот, представьте — там, на дорожке, сложно представить это в Берлине, но все же попробуйте — лежит куча дерьма. Солидная такая куча. Иной человек вступит в нее, поморщится. Оботрет ботинок о поребрик, да и дальше пойдет, не забывая под ноги смотреть. А мне становится интересно. Откуда здесь эта куча? Почему она здесь? Как сделать так, чтобы куч таких больше не было и люди в них не вляпывались?
— Бред.
— Оно так. Бред. Но осмысленный. Я просто хочу понять, профессор, ради чего люди предают. Ну, допустим — кого-то обидели, по должности не продвинули, наказали незаслуженно. Он от обиды и предал. Или кто — в пульку проигрался. Или там, на водах, в казино деньги спустил и еще должен остался. А почему предателем стали вы, профессор? Мы очень долго изучали ваше дело, опрашивали всех, кто вас знал. И так и не поняли, что произошло. Почему, профессор?
— Не докажете. Это домыслы.
— Не докажу — согласился я — у меня нет ни одного доказательства, которое прошло бы в суде. Но когда все это произошло — я знаю. Как — не знаю. Почему — не знаю. Но когда — знаю. Рассказать, господин Вахрамеев?
На лице профессора, высохшем и каком-то больном отразился интерес.
— Сделайте милость.
— Москва. Конец семидесятых. Вы закончили кафедру права МГУ и вас оставили на кафедре, поскольку вы были лучшим на курсе. В это время резидентом, начальником московской станции СИС был небезызвестный сэр Джеффри Ровен. Тогда он еще не был возведен в рыцарское достоинство. Он-то вас и завербовал тогда. Доказать я это не могу — но знаю. Вы были кротом, агентом глубокого залегания, одним из козырей сэра Джеффри. Он дал вам задание, в какую сторону двигаться — и оставил вас в покое. Вы никак себя не проявляли — и поэтому вас так и не смогла разоблачить контрразведка. Любой агент сыплется на проявлении интереса, и на передаче информации — на одном из двух. Вы же — не делали ни того ни другого. Сэр Джеффри приказал вам внедриться в националистические круги и ждать сигнала. Совсем недавно — сигнал был дан.
— Богатое воображение — вздохнул профессор — вам бы детективные повествования писать, сударь. Имели бы успех у дам.
— Возможно. Возможно, я и напишу об этом когда-нибудь — когда будет разрешено. Но дело не в этом. Если честно, профессор, я восхищаюсь британской разведкой, нам не достичь ее высот, пусть наши контрразведчики и оставляют ее регулярно с носом. У них нет друзей, они готовы устроить атомный взрыв в Североамериканских соединенных штатах, чтобы вызвать войну. У них совести, нет чести. У них единственный идеал — их маленький, стоящий в Северном море остров, который когда-нибудь накроют ракетно-ядерным ударом, потому что больше нет сил это терпеть. Когда идет игра — они ухитряются играть по обе стороны стола — и не проигрывают. Вот и здесь — персидский гамбит они разыгрывали одновременно с двух сторон. Шахиншах Мохаммед купился на обещание поддержать независимую Персию, а возможно — и на обещание поддержать великую Персию, включающую в себя некоторые районы Афганистана и нашего Междуречья. Его сын, ставший Махди — купился на саму идею стать Махди, воителем исламского мира, который объединит Восток и Запад своим мечом. И если для этого надо будет убить родного отца — ну, что же, невелика жертва ради всемирного халифата, не так ли? Кстати, злодейски убитый принц Хусейн хоть и учился в Британии — но почему-то стал сторонником России, странно, правда? Вы, профессор, будучи резидентом британской разведки в зоне Междуречья, посланником британской империи в стане крайне правых антигосударственных националистических организаций должны были дискредитировать раз и навсегда Россию и ее патриотов, устроив в САСШ бойню. Такую бойню, что России пришлось бы воевать, были бы убиты миллионы, а возможно десятки миллионов русских людей, а само слово «русский патриот» навеки воспринималось бы как проклятье. Знаете, больше всего я не понимаю, как можно жить в такой стране, как Россия и не быть ее патриотом. Это самая большая страна в мире. У нас есть все, что нужно для жизни, мы можем жить там, где минус пятьдесят, а можем — там, где плюс пятьдесят. У нас в стране — порядок, на нас никто не осмеливается напасть в открытую, у нас в стране закон — не пустой звук. Кстати, Его Величество Николай Третий недавно объявил себя шахиншахом Персидским, а территорию искалеченной по вине таких как вы Персии — частью Российской Империи, подчиняющейся ее законам. Это было сделано не потому, что ему не хватало земель во владении — а потому, чтобы и персы могли жить, не опасаясь ночного стука в дверь. Чтобы они стали людьми и жили по человеческим, а не по волчьим законам. Знаете, жить без страха — для нас это нормально, для них же — роскошь. Наш Государь правит нами сообразно требованиям чести и повелениям совести, он задумывается о будущем, а не о выборах через четыре года. Вот и я думаю — как можно жить в России, не будучи ее патриотом? И почему надо ее предавать, когда можно просто уехать, и жить там, где нет нужды лгать и предавать? Не подскажете, профессор?