Кто это был? В основном банда состояла из дезертиров насильняка. Одним из последних королевских эдиктов Борис Первый объявил насильственную мобилизацию на защиту неподлеглости Польши в западных регионах страны, так называемый насильняк. На запад Виленского края подвезли немало оружия из Австро-Венгрии, да и контрабандного здесь хватало. Получая оружие местные — а здесь никогда не чтили закон — использовали его для разборок с конкурентами и местными, для сведения счетов. Убивали русских, сербов и жидов — тех, кого могли найти, тех, кто не успел уйти к казакам или убежать. Потом как русские (считалось, что это сделали русские) похитили Бориса Первого прямо из Ченстохова — оборона запада Польши стала постепенно разваливаться, русские пошли в наступление не сразу, а только когда увидели, что она разложилась в достаточной степени. Составленные из насильняка подразделения — а они формировались по территориальному признаку, мгновенно превращались в банды. Не все, конечно — кто-то закапывал оружие и расходился по домам ждать русских. Придут русские, проведут проверку паспортного режима — для тех, кто разошелся по домам и не оказывал сопротивления, наверняка выйдет амнистия. Как немного уляжется, так и опять можно будет жить в нормальном государстве, гнать через границу спирт и бадяжить из него паленую водку. В конце концов — этот рокош был какой-то дурацкий, несерьезный, одни убытки от него получились.
Скорее бы порядок…
Бандиты заняли костел, наверх поставили снайпера и пулеметчика, выставили несколько постов, чтобы не разбегались из села. В подвале костела нашли естественно спирт, первого, кто хлебнул адского зелья — командир пристрелил. Это оказало отрезвляющее воздействие на остальных — иначе могли бы перепиться.
В костеле же устроили туалет. Решили дождать ночи и сдергивать. Группа пошла мобилизовывать носильщиков, зарезать несколько свиней на жратву и заодно присмотреть красивых баб. Война всегда предполагает насилие — и над женщинами в том числе. Оно будет до тех пор, пока есть война.
Среди тех, у кого хватило ума не выйти к "освободителям" — а некоторые восприняли их именно так — была и девятнадцатилетняя Маритка. Отец был в тюрьме — попал туда за спирт, брат пошел служить в армию, чтобы получить там необходимые навыки, а вернувшись — тоже заняться контрабандой спирта. В доме были только она, мать и младшая сестренка. Такие семьи в деревне были, им помогала мафия, польские воры из кассы взаимопомощи, общака, куда отстегивали все, кто был на воле и делал дела.
Маритка росла на воле как стебелек травы, после окончания гимназии хотела поступить в Варшавский политех, но не поступила. Осталась в деревне, чтобы на следующий год попробовать еще раз, чтобы заработать — устроилась в пекарню к пану Гнедому — это фамилия такая странная была. Пан Гнедый, улыбчивый толстяк, типичный повар с картинки был весьма рад такой работнице, он был весьма неловким, а в пекарне места было мало, и так получалось, что они часто сталкивались — она, когда шла за свежей выпечкой и он. Приходилось терпеть.
Кавалеров у Маритки было хоть отбавляй, особенно настойчивым был один, по имени Казимир — но ей никто особо не нравился. Казимир был красивым — но не деловым каким то, не хватким — она это чувствовала. Такой ей был не нужен, постоянного кавалера, а потом и мужа она рассчитывала найти в Варшаве.
Бандитов она рассматривала, спрятавшись на крыше, и когда увидела, как один из них пнул патера Грубера, так что он упал — поняла, что пришла беда.
Матери дома не было, и предупредить ее никак не получалось — но вот Ленка дома была. Именно Ленка, не Лена — так звали младшую сестру. Она родилась как раз до того, как отца взяли, ей было девять лет, и ждать отца ей оставалось еще три года — тогда за контрабанду столько не давали, но отец еще и таможенника тяжело ранил, пытаясь уйти. Внешне она была почти точной копией сестры — зеленоглазая ведьма.
Хлопнув дверью, Маритка ворвалась в дом через дверь, ведущую в кухню из сада, заполошно огляделась.
— Ленка! Ты где?
Ответа нет.
Комната… Гостиная… помнящая еще руки брата, он сам все тут делал перед тем, как идти служить. Никого. Еще одна комната — в ней спала мать — никого.
Маритка в панике бросилась наверх, лестница была узкой, винтовой, она чуть не упала. Комната за комнатой — нигде.