— При авторитарных режимах искусство и литература включены в жестко структурированную политическую систему и выполняют во многом роль отсутствующей политической оппозиции. Умная авторитарная власть пользуется этим и не позволяет сатире исчезнуть. При демократии искусство вытесняется на периферию общественной жизни, на первый план выходит политическая борьба. Сатира уже не воспринимается как оппозиция. Ну, зубоскалят, и ладно. У нас ведь сейчас много писателей с сатирическим затесом мозгов, сатирический модус повествования пронизывает всю постмодернисткую литературу. Но этот модус не востребован из-за ошибочного представления о том, что, мол, достаточно тех демократических институтов, которые существуют. Хотя история показывает, что их совсем не достаточно.
— Вы противоречите сами себе. Как раз ваши сатирические пьесы пользуются успехом во МХАТе имени Горького, в Театре сатиры, в последнее время они очень востребованы периферийными театрами. В связи с этим вопрос. Еще в школе нам объясняли, что эффект комического рождается из снижения высокого. Простой пример: «Голый король». А что сейчас-то «снижать»? Все высокие понятия давно снижены и оплеваны. За счет чего вы достигаете комического эффекта?
— Сатирическое мироощущение более сложная вещь, чем принято думать. Комизм может достигаться за счет столкновения разных стилей, игры с дополнительными смыслами. Перепад «высокое-низкое» можно показать не только на социальном уровне, но и на языковом. Это и есть по-настоящему стильный юмор. Как правило, режиссеры, взяв сатирическую пьесу, стараются за счет сценических придумок усилить ее комический эффект. С моими пьесами происходит иначе. Режиссеры говорили мне, что им приходится сдерживать комизм персонажей. Зритель не может смеяться непрерывно.
— Тем не менее, во время спектакля «Козленок в молоке» в театре Рубена Симонова стоит непрерывный смех. Как вы это объясните?
— Просто из нашего театра совсем ушла репризная комедия, которую наш зритель традиционно любит.
— Что такое репризная комедия?
— Когда актеры говорят сочным, афористичным языком, который не похож на язык повседневности. Посмотрите пьесы Оскара Уайльда и Бернарда Шоу. Какой там насыщенный афористический язык! Или вот интересный факт. Во время премьеры «На дне» Горького в старом МХТ зрители оглушительно смеялись. Это озадачило самого автора: ведь он писал совсем не смешную пьесу. Но его персонажи изъяснялись глубокомысленными афоризмами, не свойственными настоящим ночлежникам. Вот это я и называю вербальным юмором, на уровне языка. Вообще, у нас забыли, что театр это не жизнь. Попытка приблизить театральный язык к реальному языку потерпела неудачу. Даже герои Чехова норовят порассуждать о «небе в алмазах».
— Однако как прозаик вы стали известны благодаря реализму. «ЧП районного масштаба», «Сто дней до приказа» — это суровая правда жизни, а не театр.
— Самое любопытное, что когда эти повести не пускали в печать, одной из главных претензий начальства было: зачем я смеюсь над армией и комсомолом? Потом, когда вышли «Апофегей» и «Демгородок», говорили: зачем вы смеетесь над Ельциным и демократией? То есть меня упрекали не за суровую правду, а за комический эффект. Кстати, это сразу почувствовали в театре, и вся моя проза стала активно инсценироваться. Сегодня уже мало кто помнит, что знаменитый театр-студия «Табакерка» Олега Табакова начинался с инсценировки повести «ЧП районного масштаба» — спектакль «Кресло». В ленинградском ТЮЗе шла пьеса «Работа над ошибками», хохот в зале стоял тоже непрерывный, хотя это довольно серьезная вещь. В восемьдесят седьмом году на сцене Александринки поставили «ЧП районного масштаба». И закрыли в день премьеры.
— Почему?
— Не устраивал комический эффект. Потом у меня была долгая история с ныне покойным худруком театра им. Маяковского Андреем Гончаровым. Он очень хотел поставить «Апофегей», эта повесть была чрезвычайно популярна, в конце восьмидесятых она разошлась миллионным тиражом, помимо публикации в журнале «Юность». Мы с ним встречались, я сделал несколько вариантов инсценировок. Гончаров был человек осторожный. Он говорил: «Юра, уж очень ты издеваешься над партийным аппаратом. Еще не время». И вот пришел девяносто первый год. Я вернулся из Коктебеля, пришел к Гончарову. Он говорит: «Мы перечитали твою пьесу. А ведь недостаточно ты смеешься над коммунистами!» Так пьесу и не поставили.