Артём Павлович закрыл глаза. Перед его взором проплыла щука размером с многоэтажный дом. Щуку обнимали лук, морковка и помидоры. Во рту щука держала жареные молоки, а рядом с ней плыли нож, вилка и бумажные салфетки.
Главный редактор потянулся за салфетками, а они уплывали и уплывали от него, а рука Артёма Павловича тянулась за ними, в облака, далеко, туда, где вили гнёзда бутерброды.
Оптимистов сглотнул слюну и открыл глаза. Поднялся, увидел грязные брюки под ногами, наклонился, поднял их, надел и спросил Варвару:
– Доченька, ты маму не видела?
Хмурая Варвара ответила со дна колодца.
– Она в город пошла. За лексусом.
– Но зачем она пошла? Она и водить не умеет.
– Я так же сказала. А ты сказал, что научат.
Артём Павлович попробовал вспомнить, когда сказал такое.
– Не помню. А покушать ничего нет? Очень кушать хочется.
– Давай, я рыбу поймаю, – ответила Варвара. – У нас и крючок есть. Ухи сварим.
Оптимистов потрогал крючок, закрыл глаза, и перед его взором снова поплыла щука в наваристом жирном бульоне.
– Ушицы хорошо бы сейчас.
Артём Павлович сглотнул слюну.
– С майонезиком. С хлебушком. С гренками.
– С пряниками, – сказала хмурая Варвара. – А я уху вообще не люблю. Помоги выбраться.
Оптимистов мысленно тянулся руками за щукой. Они тянулись и проникали в жирный тёплый бульон, прикасались к шершавой коже щуки, гладили её.
– Как? Ну как я тебе помогу?
– Крюк брось мне. И проследишь, чтобы узел не развязался.
Какой узел? Что развязалось? За чем следить? Артём Павлович обнял щуку ладонями, прижал её к себе и замурлыкал ей песню.
– Уже муже, не поняте, уже муже, красотын…
– Папа, – позвала Варвара, и в её голосе послышалось стальная строгость, – скинь-ка мне крючок, пожалуйста.
– Красотын, тын-тын, – Артём Павлович готовился облизать щуку и тянул её к себе.
– Папа, – чуть громче сказала рыбка-птичка.
И, не дожидаясь ответа, закричала:
– Папа, кинь мне этот дурацкий крючок!
Артём Павлович открыл глаза. Щука выскользнула из его рук, вильнула хвостом и сгинула в жирном бульоне где-то в небе. А с ней исчезли бутербродные гнёзда, морковь и жареный лук с молоками.
– Кушать хочется, – пробормотал Оптимистов.
– Меня подними. Я приготовлю.
К Артёму Павловичу вернулась надежда.
– Ты?
– Я. Крючок давай.
Оптимистов бросился к краю колодца, быстрыми руками схватил крючок, дёрнул его – крючок вцепился в дерево, не желая с ним расставаться, дёрнул ещё раз, упёрся ногами в землю и что есть силы потянул крючок на себя и, к счастью, вытащил металл из дерева, с трудом устояв на месте. Бросил крючок в колодезный океан и крикнул доченьке:
– Лови, Варварушка!
Пока доченька поднималась, Артём Павлович рассказывал о созидательном труде поваров, о том, какую важную роль они играют в обществе, о том, как правильно приготовленная уха влияет на здоровье человека и сколько ухи съедает человек в среднем за жизнь.
Варвара, сколько поднималась, думала о том, что удивительно, как папу слушают его работники, удивительно, что он до сих пор живёт на белом свете и пожалела о том, что у неё такой созидательный папа, а не дядя Федя, который рубит дрова и ездит на семёрке.
Когда рыбка-птичка выбралась к свету, она поспешила к пожару, стянула с себя нарядное дачное платье и повесила на забор недалеко от большого костра, а рядом бросила босоножки.
В нижнем белье Варвара больше всего напоминала культуритску в период межсезонья, когда спортсмены перестают следить за качеством мышечной массы.
Артём Павлович пританцовывал рядом с доченькой, заглядывал ей в глаза, улыбался, в надежде, что его покормят. Рыбка-птичка с раздражением наблюдала за отцом и в какой-то момент подумала, что с удовольствием стукнула бы ему по голове чем-нибудь тяжёлым.
– Папа, хочешь есть – накопай картошки.
Артём Павлович остановился, подпрыгнул на месте и сказал:
– Я? Этими руками?
– Нет, лопатой. Но если хочешь, можешь руками.
Артём Павлович оглянулся вокруг.
– А где у нас лопаты?
И вспомнил, как давал одну дяде Феде. Он бросил её возле бани, и от лопаты осталась только добрая память и пепел.
– Лопаты сгорели.
– Значит руками копай.
– Моими руками?
– Ты есть хочешь?
– Я?
– Да, твоим ртом.
Оптимистов хотел есть больше всего на свете.
– А ты точно сваришь? А-то я накопаю, а ты варить не умеешь.