Нет, я не боюсь его. Уже не боюсь.
Насыпаю муку в миску, когда возвращается Тони, демонстрируя мне чистые ладошки.
– Молодец, – глажу его по голове, приступая к готовке. Он становится на стул рядом со мной, наблюдая.
Разбиваю пару яиц и даю ему задание размешать их, пока сама краем глаза наблюдаю вовсе не за тестом, а за Калленом, который мечется по гостиной с каменным лицом.
– Мама, так пойдёт? – Тони теребит меня за рукав блузки, тыча пальчиком на тесто.
– Да, пойдёт. Теперь нужен сахар.
Ищу на полках вышеуказанный продукт, но никак не могу сосредоточиться. Всё время думаю об Эдварде, да и его разговоры нервируют меня ещё больше.
– Вот он! – приходит на помощь Тони, протягивая мне серебристый пакет.
– Правильно, – вздыхаю, делая вывод, что пора бы уже подумать о блинах. Если захочет, Эдвард сам всё расскажет.
И всё же вопрос: «Кто кого выпустил под залог?» – остаётся для меня безответным. Я хочу узнать правду и надеюсь на это.
Когда блинчики начинают подрумяниваться на сковороде, их запах и звук отвлекают меня от Эдварда, и я с сыном полностью сосредотачиваюсь на готовке.
– Нет, Гарретт, ты сделаешь так, чтобы всё было как нужно, и позвонишь мне. Даю тебе сутки. После чего – ты уволен! – рявкает Каллен совсем рядом со мной, и я резко оборачиваюсь. Тони успевает подхватить сковороду за ручку прежде, чем она падает на пол.
– Мама, осторожно! – хмурится он, ставя утварь обратно на плиту.
– Белла, прости, – тем временем извиняется Эдвард, и через пару секунд его губы прижимаются к моему лбу.
– Привет, Эдвард! – Тони соскакивает со своего стула, обнимая ногу мужчины. Тот робко улыбается и подхватывает его на руки.
– Привет, малыш. Как дела?
– Мы больше не поедем в больницу, – сообщает радостные новости Тони. – Я теперь буду дома!
– Курс закончился? – теперь внимательные глаза Каллена переводятся на меня. Отрывисто киваю.
– Да. Сегодня последний день.
– Нужно тренировать память, – хмыкает он.
– Может, посмотрите телевизор, пока я закончу с блинами? – киваю на сковородку, обращаясь сразу к обоим.
– Да, конечно, – соглашается мужчина и разворачивается, унося малыша в гостиную.
Смотрю на сковороду пару минут, пока пытаюсь собраться с мыслями. Они калейдоскопом крутятся в моей голове. Наконец, решаю действительно закончить с приготовлением завтрака, а потом поговорить с Эдвардом.
– Спасибо, мама, очень вкусно! – Тони ставит тарелку в раковину и обнимает меня за талию в благодарность.
– На здоровье, родной, – отрываюсь от собственной порции и чмокаю его в щёку. – Пойдешь играть?
– Ага, – малыш улыбается и галопом уносится в свою спальню.
Смотрю ему вслед, а потом перевожу взгляд на Эдварда и замечаю, что он тоже смотрит на меня.
Не в силах больше сдерживаться оставляю тарелку с завтраком и, встав со своего места, подхожу к Эдварду. Намереваюсь обнять его, но мужчина меня опережает, и я оказываюсь у него на коленях, даже не успев пикнуть.
Впрочем, моей радости это не омрачает.
Вспоминаю, как вчера ночью не могла его коснуться и теперь с радостью запускаю пальцы в бронзовые кудри, пока сама прижимаюсь к мускулистой груди.
Лучший в мире запах наполняет лёгкие. Почему-то мне кажется, что Эдвард везде. Справа, слева, снизу, сверху. Наверное, это потому, что вчера была тяжёлая ночь, и я соскучилась.
– Как же мне тебя не хватало, – шепчет он, целуя меня в висок. – Все эти тридцать восемь лет!
– Но теперь я здесь, – заканчиваю за него, – и всегда буду. Надеюсь, в этом ты не сомневаешься?
Он вздыхает, а я напрягаюсь.
– Знаешь, я думал, что никогда не смогу поверить в то, что действительно кому-то нужен, – спустя некоторое время говорит он, опустив взгляд. – В частности тебе, хотя ты не уставала повторять обратное. Но после вчерашнего, когда ты осталась, несмотря на мой срыв, я убедился в этом самом «обратном». Если раньше и были сомнения, то теперь их нет. Я не сомневаюсь в том, что ты не уйдёшь, Белла.
– В этом и заключается любовь, Эдвард, – объясняю я, гладя пальцами дорогое лицо и вспоминаю, как вчера по нему лился каскад слёз. – Когда тому, кого любишь плохо, хочется быть рядом, быть полезным и сделать всё возможное, чтобы облегчить его боль.
– Выходит, я должен сказать, что люблю тебя, Белла, – горько усмехается он. – Но я по-прежнему не уверен, что это на самом деле любовь.
– Ш-ш-ш, ты не обязан говорить мне это сейчас, – прерываю его я, едва касаясь, прикладываю палец к губам. – Потом, позже. Когда будешь уверен.
– Вчера я понял, что перестал сомневаться в двух вещах: в том, что ты не бросишь меня; и в том, что ты действительно меня любишь. То, что ты это чувствуешь, я ощущаю, но сам…
– Ты, правда, веришь? – тихонько спрашиваю я, будто ослышалась и не поняла его последнюю фразу.
– В твою любовь – да. Никто кроме тебя не возился бы со мной, а ты вела себя так, что это казалось настолько нормальным и естественным.
– Это и есть нормально и естественно, – качаю головой, говоря это. – Просто тебе никто не смог этого дать.
– Ты даёшь!
– И мне это доставляет удовольствие, – уверяю я. – Чтобы ты улыбался, я готова делать всё что угодно!
Он выдавливает робкую, но настоящую улыбку, гладя меня по спине.
– Вчера ты не задала мне те вопросы. Почему? – спрашивает он, спустя пару минут молчания.
– Если бы спросила, заставила страдать тебя ещё больше, – объясняю я.
– Ты настолько идеальная, Белла, – шепчет он, недоверчиво качая головой.
– Вовсе не идеальная. Я много раз ошибалась. И в тебе в том числе.
– Кто не ошибался? – его риторический вопрос заставляет меня непроизвольно усмехнуться. – Но сейчас не об этом. Я говорю это к тому, чтобы ты спросила то, что ещё хочешь знать обо мне.
– Прямо сейчас? – удивлённо изгибаю бровь.
– А когда?
– Ладно, – набираю в грудь больше воздуха, и Эдвард следует моему примеру.
– Если не сможешь ответить, дай мне знать, – прошу, перед тем как начать.
– Я смогу ответить на всё. Спрашивай.
– Пять вопросов, – бормочу про себя, раздумывая, что спросить бы первым.
– Нет, не пять, – он трётся носом о мою щёку, а затем целует её. – Сколько угодно. Пора уже выложить все карты. Бесконечные тайны до добра не доведут.
– Ты, правда, готов ответить на любой мой вопрос?
– Да, готов, – он говорит с такой серьёзностью и уверенностью, что сомневаться не приходится.
– Куда делись шрамы? – вопрос приходит сам собой, когда взгляд непроизвольно опускается на его руки. Они такие же гладкие и чистые, как раньше. Что это было? Оптический обман?
– Это лучше показывать, не знаю, как объяснить.
– Показывать?
– Да. Но это позже. Следующий вопрос.
– Ты попросил меня не касаться тебя вчера. Это из-за того, что ты боялся той боли, что я могу тебе причинить? – вопрос довольно тяжёлый. Смотрю на него во все глаза, подмечая каждую эмоцию на лице. Но кроме грусти на нём ничего не отражается.
– Наверное, да. Но сейчас я не могу подобрать адекватной причины.
– А неадекватной? – осторожно интересуюсь я.
– Мне казалось, что, если ты до меня дотронешься, те воспоминания оживут, обретут плоть, так сказать. Станут самыми что ни на есть настоящими.
Он опускает голову, резко выдыхая после произнесённых слов.
– А сейчас тебе так не кажется?
– Сейчас, нет.
– А если я когда-нибудь прикоснусь к шрамам, то…
– Я не могу знать, что будет. Как оказалось, я много сам о себе не знаю. Да и о своём сознании тоже.
Он нервно усмехается и вздрагивает. Успокаивающе пробегаюсь руками по его плечам.
– То есть мне это запрещено?
– Тебе ничего не запрещено, – отметает он. – Лишь кое-что нежелательно, но как раз это я хочу попробовать, дабы понять, что на самом деле меня пугает.
– Твой страх пройдёт со временем.
– С тобой уж точно, – он снова целует меня. На этот раз в нос.