– Малыш, мама найдёт выход, она вытащит тебя, вот увидишь! – наклоняюсь к его уху, не переставая поглаживать лобик, и шепчу эти слова. – Ты только не сдавайся, Энтони, ты очень сильный, тебе под силу всё. Не оставляй меня, сынок, пожалуйста! Я умоляю тебя, не бросай меня!
Всхлипываю, чувствуя, как лицо искажается гримасой боли от жалкого вида моего мальчика, и будто бы ожидая чуда, гляжу на монитор приборов. Ничего не меняется. Всё, как и прежде. Размеренная кривая пульса, аккуратное пиканье, подтверждающее то, что он жив, но никаких существенных изменений в его состоянии нет. Он не откроет глаза и не обнимет меня сейчас. Он не притянет меня к себе и не шепнет на ухо: «Я люблю тебя, мамочка!». Он не может даже взглянуть на меня своим ободряющим голубым взглядом, в котором читается ласка и доброта.
Почему-то в этот момент ощущаю всю безвыходность положения и собственное отчаянье. Здесь я не могу помочь. Я бессильна. Приходится только глядеть на всё это и сгорать заживо от диких переживаний и страхов. Всё, что я хочу, это то, чтобы он был жив, счастлив и любим. Я пожертвую своей жизнью, своими деньгами, здоровьем – всем чем угодно, лишь бы подарить счастливое будущее.
Сейчас всё кажется абсурдным: моя работа, мои походы в магазины, мой сон вдали от него – ничто не имеет смысла, если сегодня или завтра я потеряю его. Ни работа, ни книжки со сказками, ни какие другие причины. Он – самое главное, что у меня есть, неотделимая часть. Всё то время, что я провела дома или в супермаркетах, я должна была провести с ним. Краем сознания понимаю, что рассуждаю неверно, и что всё возможное делала для его спасения, начиная от походов по городским банкам и нотариальным конторам и кончая согласием на роль любовницы Каллена, деньгами которого я и оплатила сегодня огромнейшую сумму за операцию. Но как это обычно бывает в подобных случаях – когда смерть совсем рядом с тем, кто тебе дорог – ты переосмысливаешь каждую минуту, прожитую без этого человека, представляя, что сделал бы с ним, и как бы наверстывал сейчас потерянное безвозвратно время. Это мазохизм чистой воды, но ничего другого я не могу сейчас и представить. Мне больно, страшно, обидно – за него. За то, что ему всего четыре, а он уже знает, что такое боль, болезнь, клиника и смерть. За то, что он каждый день, открывая глаза, боится, что уже через минуту не сможет это сделать (однажды он рассказал мне об этом страхе). Не стоит забывать также обо мне – для меня всё это за гранью реальности – было, по крайней мере. Сейчас я понимаю, что все мы не вечны, и судьба может повернуть всё так, что никто и не сможет помочь….
И всё же я не перестаю молиться.
Смотрю на бледное лицо сына, трубки, которые прикованы к его телу, приборы и понимаю, что для меня есть и будет единственным и непоколебимым миром. Мирозданием.
Мой ребёнок.
Мой мальчик.
Мой Энтони.
Моё время пребывания в палате сына кончается, и под предупреждение от медсестры, поднимаюсь с колен, наклоняюсь к ребёнку, целуя его в лоб, шепчу самые важные слова, которые шлю ему, надеясь, что смогу помочь:
– Я люблю тебя, солнышко!
С этими словами покидаю помещение, на ходу вытирая слезы. Направляюсь к комнате отдыха, решив провести остаток ночи там. Меня уже не интересует женщина, идущая следом за мной, и я замечаю её только в лифтовой кабинке. Решаю воспользоваться моментом, зная, как беспощадно время, и что его может просто не оказаться в будущем:
– Огромное вам спасибо!
– Не за что, дорогая, я всё понимаю, – она сочувственно хлопает меня по плечу, вытирая скупую слезинку на своей щеке. – Как только приедет Доктор Маслоу, сразу же направлю его к вам.
– Благодарю, – выдавливая едва заметную улыбку, выхожу из лифта на своём этаже и иду по свежевымытым коридорным плитами, которые мрачны и холодны. Иду к комнате отдыха, решив, что прямо сейчас накапаю ещё успокоительного и засну до утра.
Уже подойдя к знакомой двери, я ощущаю себя, словно в потустороннем мире, глядя на дверь бывшей палаты Энтони.
Слёзы катятся по щекам, а руки судорожно сжимаю кофту на груди, силясь унять режущую сердце боль. Я в мире, который зовётся жизнью, мире полном боли, страдания и зла. А ещё несправедливости…
Глупой и никчёмной несправедливости, которую ничем нельзя изменить или искоренить…
========== Глава 8 - ."Другой" Эдвард Каллен ==========
Сижу на софе в комнате отдыха, после прихода доктора Маслоу, и зачарованно смотрю на собственный . Он каждые три минуты предупреждает меня о непринятых сообщениях – ещё ночных – от Эдварда.
Мои нервы сейчас как струны, словно натянутые поводья – отпустишь, и всему придёт конец. Я переживаю за сына, но я так же переживаю за то, что с ним будет, если я прямо сейчас не поговорю с Калленом.
Наконец решаюсь это сделать, едва касаясь, нажимаю на дисплее кнопку «прослушать», и подношу приборчик к уху:
– Белла, пять минут десятого… Не забывай про правила! – содрогаюсь от его чёткого голоса в трубке, и вытираю слёзы рукавом кофты. Пытаюсь осмыслить то, что скажу ему при встрече, но никаких адекватных вариантов не следует. Решаю прослушать оставшиеся два сообщения, и внутри всё сворачивается в тугой узел от страха:
– Белла, не испытывай моё терпение, оно вовсе не безгранично. Я даю тебе последние три минуты, чтобы явиться в особняк! – убираю прибор от уха, смотрю на время прихода сообщения: 21.15. Прижимаю руку ко рту, подавляя рвотный позыв, и откидываю каштановую прядь за ухо. Пальцы трясутся дрожью как у эпилептика, пока я нажимаю на «прослушать» у третьего сообщения:
– Твоё время вышло, Изабелла Мейсен. Все твои перечисления будут аннулированы после полудня.
Это сообщение окончательно рушит мою нервную систему. Вижу на часах телефона половину десятого утра, и, хватая сумку, даже не удосуживаясь взглянуть в зеркало, бегу к выходу из больницы. Я должна быть с Тони, я должна поддерживать его, но если вся оплата аннулируется, ему точно не выжить.
На ходу, уже в лифтовой кабине, набираю номер Эдварда, дрожа, вслушиваюсь в длинные гудки. Считаю миллисекунды до того, чтобы услышать его голос. Удача сегодня явно не на моей стороне. Звонок автоматически отключается. Пробую снова – никакого результата.
Лихорадочно соображаю, что делать, замирая в холле больницы. Смотрю по сторонам, ища ответ. Внезапно взгляд натыкается на яркую вывеску рекламы магазина с медицинской техникой, и я улавливаю в самом низу адрес – «Констант-Стрит 79». Стрит. Улица. Ривер-Стрит 98!
Ответ приходит мгновенно, и не размышляя больше ни над чем, направляюсь к такси, стоящему у северного входа. Они всегда здесь стоят. Клиенты имеются.
– Куда едем? – голос водителя доносится до меня, словно бы из другой комнаты, а его глаза следят за каждым моим движением. Наверное, вид у меня даже хуже, чем я предполагала.
– Ривер-стрит 98, – повторяю не только для него, но и для себя.
– Собрались в турпоход? – его глаза смеются надомной, выражая то, что я что-то перепутала.
– Всмысле? – нахмуриваюсь, безуспешно набирая Каллена снова и снова.
– Ваш адрес – кромка северного леса?!
– Все правильно, – подумав минуту, говорю я. Вспоминаю предостережения Каллена о том, что не должна выдавать местонахождение дома. Верно, лес. Особняк стоит в лесу. Значит, придётся идти пешком – как раз это волнует меня сейчас меньше всего.
– Платить чем будете? – водитель все ещё не заводит мотор, сомневаясь, что у меня есть деньги. Я тоже сомневаюсь, но порывшись в сумке, достаю две мятые купюры по двадцать долларов:
– Хватит?
– Вполне,–он хмыкает и поворачивает ключ зажигания. Машина отзывается жужжанием, а шины с визгом съезжают с парковки, вывозя меня на трассу.
За окном мелькает апрельский пейзаж – теперь уже жарко – а мой телефон теряет последние запасы зарядки, пока я беспрестанно названиваю Эдварду. Надеюсь, что смогу сломать его нежелание отвечать. Чтобы отделаться от моих звонков, нужно лишь ответить.