Первым делом хочу понять, где я. Последнее стопроцентное событие – Каллен целовал меня, когда мои глаза непроизвольно закрылись. Но сейчас я не вижу того красного свечения, что было в той спальне. Следовательно, я в другой комнате. Как я там оказалась – загадка, и разгадывать её буду я, но позже.
Пытаюсь настроить взгляд, словно прицел фотоаппарата. Фокусирую его на том самом белом пятне, которое увидела первым.
Туман в сознании не рассеивается, и поэтому, даже улучшив зрение, долго не могу сообразить, что вижу перед глазами. И тем не менее, в конце концов, мне это удается. Оказывается, примерно в пяти метрах от меня находится окно, занавешенное белыми шторами.
– Очнулась, значит, – слышу далёкий голос и безуспешно ищу взглядом его обладателя. Баритон до боли знакомый и принадлежать может лишь одному человеку. Его имя Эдвард Каллен.
Только вот сейчас его голос доносится до меня словно через толстый слой ваты. Уши будто заложило, как при посадке или взлёте самолета.
Внезапно ощущаю чьи-то пальцы на своём лице, обхватывающие нижнюю его часть и поднимающие вверх. Пальцы мужчины сильно давят на кожу, и это потихоньку приближает меня к сознательному состоянию. Взгляд становится ещё более осмысленным, а дымка в голове рассеивается чуть быстрее:
– Что ты творишь, ненормальная?
Эти слова явно адресованы мне, а голос – убийственный, это мягко сказано, полон ненависти. Моргаю около десяти раз, прежде чем вижу очертания лица Эдварда, и выделяющиеся на общем плане зелёные круги, изучающие меня. Вижу мутно, словно через воду, но лучше так, чем никак.
– Язык проглотила? – пальцы сжимают лицо сильнее, а я безуспешно пытаюсь справиться с окаменелым языком и сухостью во рту, чтобы ответить хоть что-нибудь.
За моими жалкими попытками следуют бурные ругательства, после чего силуэт Каллена исчезает на полторы минуты. Его пальцы отпускают мою кожу, и я чувствую ту боль, которую они доставили. Что там отец говорил про него?
Жаль, что не помню, возможно, сейчас бы мне это помогло.
Эдвард возвращается – я снова вижу нечёткие очертания его лица – и его ладонь проскальзывает мне под голову, к шее, отстраняя волосы и грубо поднимая вверх. Не успеваю ничего понять, как пересохшие губы уже упираются в холодную стеклянную поверхность.
– Забыла, как открывать рот? – с издёвкой спрашивает голос, отчего я боязливо угадываю, что делать и прикасаюсь губами к стеклу. Что-то жидкое и прохладное начинает течь по моей ротовой полости, приближаясь к пищеводу. Едва не давлюсь, прежде чем вспоминаю, как глотать. Это вода. Питьевая и в стакане – утверждать точно не могу, потому что зрительные способности ограничены. Но сухость быстро проходит, и когда стакан исчезает, я около трёх секунд утопаю в приступе кашля, и только потом решаю, что готова произнести хоть какие-то слова.
– Где я? – голос тихий, словно лёгкий весенний ветерок. Сама с трудом слышу его. Лучше уж хриплый, чем такое. Буду надеяться, Эдвард сможет услышать его.
– Где ты ещё можешь быть, как не со мной, – раздражённо проговаривает мужчина, убирая руку из-под моей головы.
Чувствуя под собой подушки, обвожу боковым зрением то, на чём лежу – а я именно лежу, в чём только что убедилась – похоже, это очередная кровать. Большая и просторная.
– Если ты хочешь вывести меня из себя, идёшь верным путём, – тем временем продолжает Каллен, и с каждым новым словом его голос становится грубее и злее. Он выливает на меня свою злость. Не думаю, что должна винить его. В конце концов, «сбежала от красот реальности» именно я, а не он. – Кто позволил тебе терять сознание?
– Прости… – мой шёпот заставляет Эдвард замолчать и вслушаться. Такой ответ его явно не устраивает, но в голове мужчины рождается новая мысль, и последующие слова звучат насмешливо.
– Сколько?
– Что сколько? – хмурюсь, когда выдавливаю это из себя. Разговоры отнимаю слишком много сил. Я проснулась, но почему-то опять хочу спать. Наверное, это слабость никогда не кончится. Откуда она взялась?
– Сколько ты выпила?
– Чего выпила? – я искренне не понимаю о чём речь, а язык снова начинает путаться в словах, в то время как дымка в голове возвращается. Смотрю на очертания лица мужчины, всё ещё моргая, чтобы получить более целостный образ. А может, это к лучшему, что я его не вижу? Наверное, ненависть в его взгляде сделает только хуже для меня.
– Медикаментов. Сколько и каких? – он смеётся надо мной, в то время как я силюсь понять, о чём он говорит. О каких медикаментах идёт речь? Почему я вообще должна была их пить?
– В любом случае, суицид не удался, – рассуждает Каллен, и даже сквозь пелену взгляда я вижу его ухмыляющиеся губы. – Нужно было принять больше.
– Суицид? – от ужаса мой голос становиться ещё тише, чем раньше, а в глазах наверняка сияет испуг. Самоубийство? Он считает, что я хотела убить себя? У него в доме? Зачем мне это?
– Думаешь, меня бы посадили? – он самодовольно хмыкает, обхватывает рукой мой подбородок, потянув его вверх. – Запомни – моя личность неприкосновенна. Хоть трижды сдохни здесь, но я останусь на свободе.
– Я и не думала… – снова чувствую першение в горле и сухость во рту, но тем не менее пытаюсь договорить до конца. – Я не хотела убивать себя, не хотела…
Каллен замолкает, и я, даже не видя толком его лица, чувствую прожигающий малахитовый взгляд, проникающий в самую душу.
– Тогда что это за представление? – после недолгой паузы вопрошает он. – В жертву захотелось поиграть?
– Я не хотела… – эхом отзываюсь, пытаясь осознать всю суть происходящего. – Прости…
– Прощение вымаливать будешь позже, - неприязненно отмахивается он. Я внутренне содрогаюсь, представляя, КАК буду это делать…
– Я могу сейчас, – храбрюсь, нащупывая молнию своего платья, но тут же понимаю, что его на мне нет. Вместо чёрной материи кожу облегает какая-то мягкая ткань. Довольно удобная. Невольно обращаю свои обонятельные рецепторы на то, в чём одета, и замечаю, что пахнет эта одежда Эдвардом. Его дорогим парфюмом.
– Что это? – пытаюсь лучше разглядеть ткань – по тому, что я вижу, скорее всего, это рубашка. Его рубашка…
Какого чёрта?
– То, что прикрывает твоё тело, – слышу объяснение мужчины, но до конца не осознаю происходящее. Зачем ему надевать на меня свои вещи?
И всё же для размышления нет, и не будет места, пока я не приду в себя.
Поэтому, рассеяно киваю и тянусь к пуговицам, собранным на груди. Прежде, чем успеваю расстегнуть хотя бы одну, мои руки отбрасывают обратно на простыни, и негодующий голос слышится прямо над ухом:
– Я не буду спать с тобой сейчас!
– Я могу, – повторяю, словно паровозик из сказки, который всё мог. Прекрасно знаю, что в таком состоянии вряд ли смогу быть полноценной любовницей, но выбора не остается – Пожалуйста…
– Я сказал: нет! – грубо рявкает он, и его силуэт снова исчезает из моего поля зрения.
– Почему?
– Ты снова вырубишься раньше, чем разденешься, – грубо отвечает он, пока я тщетно переосмысливаю его слова. Поверхностно вижу в них лишь жестокость, но в то же время в каких-то закоулках души ощущаю слабую заботу. Не то чтобы заботу, скорее, какое-то другое чувство, чем-то схожее с ней. Может быть, отец был прав?
– Мне нужны деньги, – в голове возникает образ Энтони, но думать о нём сейчас так тяжело, что приходится отогнать подобные воспоминания. Нет, на слёзы я сейчас просто не имею права. Если я расплачусь, то уже никогда не смогу реабилитироваться и прийти в себя по-настоящему.