– Около ста тысяч евро. Приблизительно. Может, чуть больше, – Джеймс смотрит на меня с опять же, чистейшим профессионализмом. – Рад, что вы вернулись к посещению нашей клиники. Ваш сын скучал по вам. Я же говорил, что волнения ему противопоказаны…
– Я знаю, – говорю в пол, сдерживая подступающую истерику от боли, прорезавшейся в груди. – Я не могла прийти. Теперь всё наладилось.
– Проблемы на работе? – Маслоу вопросительно изогнул бровь, хотя глаза остались такими же пустыми. Нервно усмехаюсь, переводя на него взгляд:
– Можно и так сказать.
– Всё что я хотел вам сказать, я сказал, – он захлопывает папку с анализами Тони и кивает на дверь – Можете возвращаться к мальчику. Побудьте с ним.
– Конечно, – встаю, приходясь рукой по щекам, если на них обнаружатся слёзы. Мне везёт – влаги нет. Только у самого дверного проёма вспоминаю кое-что и оборачиваюсь:
– Доктор Маслоу, нельзя достать какую-нибудь раскладушку в палату к моему сыну?
– Вы собираетесь там ночевать? – хмыкает мужчина
– Пока имею такую возможность, – качаю головой, скидывая наваждение. Не хочу снова вспоминать про Эдварда. Он мешает мне жить, и в то же время продлевает моё существования за счёт жизни Энтони. Как же всё запутано!
– Что-нибудь придумаем, – усмехается врач, встаёт со своего места и направляется к двери вслед за мной. – Поражает ваша забота о сыне.
– Нечему удивляться, – пожимаю плечами, выходя и следуя по коридору к заветной двери. – Я люблю его, потому что он – единственное, что мне дорого.
Снова короткий смешок сзади. Я стискиваю зубы, чтобы не вылить свой гнев и отчаянье на этого человека. Сворачиваю к долгожданному проёму, и буквально влетаю в палату.
Взгляд сына какой-то рассеянный, неосмысленный, но он сразу становится живым, как только замечает меня.
– Мама! – хныча, зовёт он, и я не обращая внимания на сидящую рядом с его кроватью Эленику, кидаюсь к ребёнку, обнимая его и целуя в лоб.
В это время перевожу свой взгляд на медсестру, она неловко улыбается нам и поднимается со своего места к выходу. Спрашиваю её молча, лишь шевеля губами о самочувствии моего мальчика. Она показывает мне большой палец, что означает «хорошо». И на том спасибо, Эленика.
– Что сказал доктор? – голос сына слышу будто впервые. Голубые глаза смотрят на меня с нескрываемым интересом. Он что-то знает о том, чего не знаю я?
– Сказал, когда мы полетим в другую больницу, – произношу я, разглаживая нежную кожу на его личике. – Помнишь, я рассказывала тебе, что там будет?
– Я посплю, а когда проснусь, буду здоровым, – с готовностью отвечает он. Я рада, что мой малыш это запомнил. Так будет легче. Не нужно расспросов и долгих объяснений. Он поспит и проснётся. Всё верно. Так и нужно. Подробности ему ни к чему…
– Может быть, ты всё же поспишь и сейчас, – киваю на мягкую подушку, легонько отрывая его руки от своей шеи и пробуя уложить на неё.
Энтони растерян. Он устал – я вижу это в его глазах – но боится, что, если заснет, я уйду.
Не знаю, каким чудом – или это предназначение – но в палату снова распахивается дверь, и медицинский брат вносит в руках небольшую железную раскладушку. Ту, что я просила у Джеймса.
Впервые благодарю этого человека со всей искренностью и желаю ему счастья. Он успокоил моё чадо.
– Что это? – интересуется малыш, когда парень уходит.
–То, на чём я сегодня буду спать, – отвечаю весело, словно играя в какую-то детскую игру. Выпутываюсь из рук сына и подхожу к раскладушке. Поправляю железное основание, демонстрируя ему ровную поверхность для сна, натянутую на железные крючки с помощью плотной серой ткани.
– Ты будешь спать здесь? – не веря своему счастью, с горящими от радости глазами, спрашивает он.
– Да. Здесь. С тобой, – ответно улыбаюсь широкой улыбкой и возвращаюсь к нему, позволяя снова прильнуть к груди.
– Видишь, я никуда не денусь, – глажу светлые кудри, поражаясь их красоте и не понимая, откуда они. У Джейкоба были тёмные волосы – он происходил из древнего племени индейцев Квиллетов, живших в резервации Ла-Пуш. – Давай, поспи чуть-чуть, ради меня.
– Точно не уйдешь? – переспрашивает он, и я хмыкаю, произнося утвердительный ответ:
– Точно-точно! Честное слово!
– Ладно, – мальчик позволяет опустить его на подушки, но всё ещё не спускает с меня взгляд.
– Засыпай, – шепчу я, наклоняясь к нему и поправляя одеяло. – Всё наладится, придёт день, Энтони, и мы с тобой ни на минуту не расстанемся. Никогда.
Он сдавленно кивает и закрывает глаза. Тихо напеваю песенку, которой научил меня отец. Чем-то похоже на колыбельную, но не совсем. Скорее, потерянный мотив какой-то сказки или баллады. Впрочем, Тони нравится, и он засыпает.
Вижу, как его лицо расслабляется во сне, и радуюсь тому, что он в порядке.
*******
Сдавленные детские выкрики доносятся до моих ушей, пока я наслаждаюсь блаженным сном рядом со своим ребёнком. Открываю глаза, быстро оглядываясь по сторонам, и облегчённо выдыхаю, не видя рядом с собой Эдварда. Хорошо, что он пока не преследует меня в кошмарах – во сне можно о нём не думать. До моего сознания он не доберётся. Не позволю! Оно только моё. Моё и Энтони. Ничьё более.
Внезапно происходящее начинает доходить до меня и, переведя взгляд к кровати сына, слышу, что кричит именно он.
Заплетаюсь в собственных ногах, быстро поднимаясь с раскладушки и кидаясь к нему. За секунду до того как оказываюсь у его кровати, дверь резко открывается и луч света среди темноты палаты пронзает нас. Это медсестра. Её неожиданное появление заставляет меня помедлить на секунду, поэтому к кровати моего ребёнка мы подбегаем одновременно.
– Что случилось? – спрашивает она, пока я беспомощно пожимаю плечами, пытаясь сообразить, что делать. Лицо моего малыша искажено от боли, кулачки сжимаются и разжимаются, прогоняя страдания. По бледным щёчкам текут потоки слёз, а умоляющие голубые глаза блуждают в темноте, в поисках меня.
Когда я понимаю, кого он ищет взглядом, то тут же опускаюсь на колени, глажу его скулы и сама сдавленно всхлипываю.
– Мамочка! – хныкает он, перехватывая мою руку. Я пытаюсь вселить в свой взгляд ободрение в том, что всё хорошо, но это вряд ли у меня выходит. Сейчас глубокая ночь. А я и не помню, что такое сон. Мне плевать на всё сейчас. Меня беспокоит, что с Тони. Что происходит?
– Дай я осмотрю тебя, малыш, – пытается уговорить ребёнка медсестра взволнованным голосом, но извиваясь, Энтони не позволяет этого сделать. Пытаюсь помочь девушке, силясь обратить внимание малыша на себя и позволить ей совершить задуманное. Сейчас только она может спасти его.
– Солнышко, – беру в ладони обе его руки, пытаясь зафиксировать его хоть каком-то положении. – Энтони, пожалуйста, попытайся не дёргаться! Пару секунд!
Но он не успокаивается. Лишь заходиться сильнее. Он плачет ещё около полутора секунд, а потом начинает задыхаться. Прижимаю собственную руку ко рту, чтобы сдержать громкий крик ужаса.
Дежурная по палате моего сына оказывается куда более подготовленной к подобному и поэтому продолжает нарочито ласковым голосом убеждать его немного полежать спокойно. С её стороны, похоже, что ничего не происходит. Это сводит меня с ума.
– Где болит? – смотря на приборы, спрашивает она, снимая с шеи стетоскоп.
– Здесь! – мальчик показывает на свою грудь, всё ещё рыдая.
– Включите свет! – командует девушка мне, сидящей на коленях и рыдающей. Слова доходят до меня с интервалом в полсекунды, поэтому мне кажется, что я непростительно медленна, когда освещение зажигается.
Медсестра продолжает слушать Тони через прибор, одновременно осматривая его.
Теперь, при освещении, вижу весь ужас картины. Мой маленький мальчик. Моё солнышко.
Он рыдает, отчего его лицо приобрело багровый оттенок. Венки вздулись как на шее, так и на голове, и белокурые волосы не в силах их затемнить или спрятать. Он надрывается от плача, пока я стою у стены.
– Возьмите его на руки! – снова командует медсестра, выводя меня из ступора. Приходя в себя, быстро киваю, и, подбежав к кровати, нежно беру малыша на руки, целуя его и пытаясь успокоить. У меня не выходит остановить его слёзы, но крепко обвив меня руками за шею и прижавшись ко мне, он перестает неистово рыдать и извиваться, позволяя медработнику провести последнюю стадию осмотра.