– Будет, Белла. Наш сын будет жить, обещаю.
– Никакого «нашего»! – выкрикиваю я, но он жестом просит меня замолчать.
– Думаю, Энтони уже проснулся. Через два часа мы введём наркоз, поэтому иди сейчас к нему.
– Ладно, – тут уж мне возразить нечего. Я согласно киваю, принимая подобное решение.
Выхожу из комнаты и бреду по коридору. Джейкоб за мной не идёт – правильно делает.
Подхожу к двери с номером палаты моего малыша, пытаясь успокоить дыхание.
Вдох-выдох – я не должна выдавать волнение, иначе он тоже будет волноваться.
Наконец решаюсь войти.
Едва сажусь на край кровати, которую покинула всего двадцать минут назад, как небесные глаза распахиваются, одаривая меня своим прекрасным взглядом.
– Мамочка… – шепчет самый любимый на свете голосок. Я смотрю на него полным обожания, ласки и любви взглядом. Он мой. Моё солнышко. Мой смысл жизни.
– Я здесь, малыш. Всё будет хорошо, – наклоняюсь и целую его в щёку. Он тихо усмехается, ещё не полностью отойдя ото сна.
– Ты пришла, – грустно улыбается он.
– Это было наше последнее расставание, сыночек. Обещаю, – нежно сжимаю крошечную ладошку и пытаюсь вселить в своего малыша уверенность. Уверенность в том, что всё будет хорошо.
– Я просто посплю, да?
– Верно, малыш, – просовываю ладони под его спину и беру на руки. Он доверчиво прижимается к моей груди.
– Мама, я люблю тебя, – тихо говорит он, и моё сердце сжимается от волнения. В который раз прогоняю мрачные мысли, настраиваясь на что-либо позитивное.
– Я тоже люблю тебя, солнышко. Больше всех на свете. У нас с тобой всё будет прекрасно. Мы с тобой будем жить долго и очень счастливо!
–Угу, – бормочет он и крепче прижимается ко мне.
– Давай я почитаю тебе что-нибудь, - достаю из прикроватной тумбочки книгу со сказками и открываю на второй странице, пропуская «Белоснежку и семь гномов», помня предыдущие события.
– «Дамбо», - улыбаюсь я, вспоминая, как мы с Тони смотрели фильм про этого диснеевского слонёнка. Что же, как нельзя лучше подходит.
Через два часа, как и обещал Джейкоб, приходит медсестра. Она держит в руках небольшой шприц с наркозом.
Энтони при виде её начинает мелко дрожать, а я шумно сглатываю и почему-то только сейчас осознаю, что, возможно, эти два часа последние в жизни моего мальчика, последние два часа, что я провела с ним.
Да что же ты, Белла Мейсен!
Мысленно обрушиваю на себя лавину обвинений и отгоняю подальше злостные помыслы. Нет, нет и нет! Всё будет хорошо.
Ну, пожалуйста, Господи!
– Мамочка, – зовёт малыш, отвлекая меня от размышлений.
– Солнце, всего один укол. Самый последний. Ну, давай чуть-чуть потерпим, прошу тебя.
Он качает головой, и слёзы медленно, но верно проступают в его глазах.
– Нет-нет, – быстро говорю я, под осудительным взглядом медсестры. – Энтони, не плачь! Ты ведь не хочешь, чтобы тебе было больно?
– Не хочу…
– Тогда нужно сделать укол! – боже, соглашайся, Тони. Тебе ведь нельзя волноваться, тем более сейчас!
Ну, пожалуйста, не срывай всё, когда мы так близко к цели. Ты же знаешь, как я люблю тебя. Всё наладится…
Не сразу понимаю, что общаюсь с ним на подсознательном уровне, как со взрослым человеком. Снова мысленно ругаю себя.
– Ладно, – вздыхает он и, зажмуриваясь, протягивает медсестре руку. Она ободряюще улыбается ему, и тонкая иголка проскальзывает под нежную кожу.
Он молчит, хотя его терпению пришёл конец – оно рухнуло.
Благо, теперь уже осталось всего ничего. Нам нужно только немного сил. Совсем чуть-чуть.
Какой же сегодня ответственный день!
Медсестра уходит, оставляя меня наедине с сыном. Он лежит на кровати и смотрит только на меня, почти не моргая.
В его детских, невинных и чистых голубых глазах страх.
Ему страшно.
– Ну, что ты, Тони? – ласково обнимаю его, держа одну из детских ладошек в своей. – Боишься?
– Немного… – нехотя признает он. Вот она, моя черта, отразившаяся в нём. Я тоже не люблю раскрывать чувства даже перед самыми близкими людьми.
Не бойся. Ничего никогда не бойся. Страх часто в нашей голове, не более.
– Не уходи, пожалуйста, мама,– он сжимает мою руку сильнее и умоляюще смотрит в глаза.
– Не уйду. Сегодня точно. Ты проснёшься, и я буду рядом, – наклоняюсь и целую его в лоб.
– Спасибо… – шепчет он, и я вижу, как начинают слипаться его глаза. Он отчаянно борется со сном, чтобы видеть меня, и поэтому я решаю успокоить его, усыпить быстрее.
– Рассказать тебе что-нибудь? – тихо спрашиваю я мягким голосом. Мне кажется, он убаюкивает.
– Расскажи мне сказку… – так же тихо просит Тони и вздыхает, подавляя зевок.
И я начинаю рассказывать ту, что помню. А в памяти моей сейчас только «Красавица и Чудовище», почему, вы сами прекрасно знаете.
Энтони засыпает довольно быстро. Я не успеваю дойти до середины повествования.
Вижу, как в дверях мелькает фигура медсестры, и, стирая скупые слёзы пальцами, наклоняюсь и снова нежно целую моего ангела в лоб, а потом чуть ниже – в пухлые щёчки.
– Спи, сыночек, а как проснёшься, будешь здоров, – улыбаясь, говорю я. Правда, улыбка получается сквозь слёзы.
Встаю и выхожу из палаты. С трудом заставляю себя не оглядываться, когда мне так этого хочется.
– Мисс Мейсен? – меня останавливает голос Эленики. – Комната ожидания вон там. Операционная там. Не волнуйтесь, всё пройдёт отлично! – она объясняет мне то, что я уже знаю, а потом начинает утешать. Жаль, её сочувственный страдальческий голос не вяжется с произносимыми словами.
– Конечно, – вздыхаю я, продолжая мысленно молиться. – Сколько продлится операция?
Она называет мне время, и я снова вздыхаю. По мне – слишком долго.
Прохожу в комнату и сажусь на диван. Через пару минут понимаю, что просто «высидеть» это время не получится. Меня начинает бить дрожь, глаза слезятся, а, ставшие сверхчувствительными, слуховые рецепторы вылавливают каждую мелочь.
Пальцы нервно отстукивают по деревянной основе дивана. Их стук тоже сводит меня с ума, но остановиться я не могу.
В комнате нет больше никого. Только я.
Я всегда была и буду одна, если что-то случится с Тони. С моим маленьким ангелом.
– Господи, позволь ему остаться со мной. Не забирай к себе! – тихо прошу я, раскачиваясь из стороны в сторону, словно болванчик.
Я схожу с ума.
Вскоре появляется штат медсестёр, везущих передвижную кровать Энтони к операционной. Вижу его расслабленное детское личико, на котором застыла полуулыбка.
С ним всё будет хорошо.
Вот и настал этот день, за него я боролась, вот он – наш счастливый час. У нас всё наладится, всё вернётся на круги своя и восстановится.
Только вот, что мне делать с Эдвардом Калленом?
И вот оно – отвлечение! Нахожу чем заняться за долю секунды – я обдумаю всё, что связано с Эдвардом. Мне нужно это, словно воздух, иначе я доведу себя до бессознательного состояния…
Итак, что мы имеем:
«Мой отец был сутенером. Мать я никогда не видел».
Так-так, это самое сложное, и ничего объясняет. Жаль, что я пока знаю так мало. Мне нужно больше информации.
Но, в принципе, всё проясняется – он потерянный ребёнок. Он тот, у кого, по его же словам, не было детства. Может, поэтому он не хочет детей? Поэтому говорил, что убьёт меня, если я забеременею?..
Ответы на эти вопросы ещё впереди, и я решаю перейти к следующим:
«Я иногда занимаюсь благотворительностью».
На сердце теплеет. Он не каменный. Может быть, он упорно скрывает истинную сущность? Ведь если человек добровольно отдаёт деньги другим, он не может быть настолько ужасным, каким может казаться?
Какой же он сложный…
В памяти всплывает наш диалог, в котором содержится множество ценной для меня информации:
«– Почему ты не можешь быть всегда таким?
– Каким, Белла?
– Настоящим. Почему ты не можешь быть настоящим со мной?