– Всё нормально, – слабо улыбаясь, произношу я. – Просто это было давно.
– Сколько твоему сыну лет?
– Четыре года.
– Не так уж и давно…
Пожимаю плечами, в знак безразличия. Держись, Белла, не думай о нём. Не думай об этом чёртовом Блэке.
– Теперь моя очередь, – отходя от темы Джейка, извещаю я, к неудовольствию Эдварда. Что же, это его правила. Пусть подчиняется.
– Ты говорил о самосовершенствовании. Объясни.
– Я изучаю языки, читаю книги, посещаю художественные галереи – стараюсь приобщаться к тому, что скрыто пеленой древности.
– Тебе нравится недоступное?
–Да. Всё остальное у меня есть, – он пожимает плечами, повторяя мой жест.
– Теперь я, – улыбаясь, говорит он и задаёт свой очередной вопрос: – Что произошло у тебя с отцом твоего сына?
– Мы были слишком молоды, когда я забеременела. Думаю, он не был готов к такой ответственности…
– А ты была готова? – с сомнением спрашивает Эдвард.
– Нет, – признаюсь честно. – Но я не допускала и мысли избавиться от ребёнка…
– Тебя поддержали родители?
– Нет. Мама умерла во время родов, так и не увидев меня, а папа – за полгода до моей беременности.
– Ты сама воспитывала сына? – в глазах Эдварда всё больше недоверия и восхищения одновременно. Он так внимательно смотрит на меня, что я чувствую себя, как на следственном допросе. Что же, придётся потерпеть…
– Да, сама. Теперь я спрашиваю, – снова ухожу от темы, беря перерыв. Теперь говорить будет Эдвард.
– Тебя воспитывал отец? – решаю не темнить и сразу перехожу к главному, раз уж мы перешли к откровенным темам.
Он молчит. Его лицо, кажется, слегка бледнеет. Почему?
В это время появляется официант и ставит перед нами тарелки с салатом «Капрезе». Потом бутылку вина. Открывает её, разливает по бокалам и только потом уходит.
Я по-прежнему жду ответа, даже не глядя на еду.
– Нет… – наконец медленно отвечает он, осипшим голосом. – Я жил с ним не очень долго, а потом он умер, и я попал в приют.
– Сколько тебе было? – не веря в происходящее и сочувствуя ему всем сердцем, спрашиваю я. Боже мой, он ведь тоже испытал достаточно страданий! Поэтому и прячется.
В память врезаются его слова, на мой вопрос, зачем он носит маски:
«Чтобы люди не причинили боль, Белла. Они могут».
Так сколько же раз ему делали больно, что превратили в того, кем он явился в нашу первую встречу?
Может быть, это и есть его настоящая сущность: милый, добрый, заботливый…ранимый?
Может быть, всё остальное просто видимость? Пыль, пускаемая в глаза?
Надо будет всё это обдумать…
– Около шести лет, наверное… – тихо произносит он.
Моё сердце сжимается от боли за него. Он ведь был немного старше Тони. Шесть лет и он остался один – без матери, без отца, без любви, без семьи – в приюте.
Подсознание подсовывает фотографию малыша с бронзовой шевелюрой, дрожащего от страха и холода, с большими изумрудными глазами. По его щекам текут слёзы…
Откидываю эту картинку, чтобы подавить появляющийся в горле комок.
– Ты вырос в приюте?
– Да, – резко отвечает он, и его дружелюбие испаряется. Впрочем, сейчас я понимаю причину этого и готова смириться.
– Успокойся, я больше не буду спрашивать об этом, – примирительно и осторожно говорю я, вселяя в свои слова уверенность. – Если ты не хочешь, не буду.
– Ты просто не понимаешь, Белла! И не поймёшь. Никогда не поймёшь… – опуская голову на руки, с болью говорит он. – Это невозможно.…И я уже говорил это тебе.
Вот тут самое время вспомнить его слова «Не пытайся понять то, что не должно быть тобой понятно», и осознать их смысл.
Он не прав. Я понимаю. Даже если ему это пока невдомек.
– Эдвард, – встаю со своего места и подхожу к нему. Приседаю перед стулом, оказываясь почти на уровне его глаз. В них проскальзывает недоверие и страх. Он даже меня боится сейчас. Боится, что сделаю ему больно, как он ошибается.– Ты прав, я пока не совсем понимаю и буду рада, если ты объяснишь, но только с твоего согласия. Я не заставляю тебя ничего мне говорить. Это твоё право. Не хочешь, значит, не нужно, – улыбаюсь в конце, немного разряжая обстановку и веря, что это убедит его в моей искренности.
– Спасибо, – благодарит он едва слышным шёпотом.
– Не за что, – тянусь к его руку, сжатой в кулак, и опускаю сверху свою ладонь, поглаживая пальцами бледную кожу. Надо же, насколько моя меньше!
– Теперь твоя очередь спрашивать, – самостоятельно напоминаю я, и, убирая руку, возвращаюсь на место.
– Ты ведь… – он прикрывает глаза на пару секунд. – Ты ведь тоже можешь не отвечать, если тебе очень сложно, Белла.
– Я отвечу. Это ведь прошлое. Оно не имеет значения, – беру в руки вилку, задумчиво рассматривая её серебряную поверхность.
– Почему ты назвала сына Энтони? – спрашивает он, находясь в такой же задумчивости, как и я.
Не знаю, просто увидела его и поняла, что никак по-другому назвать не в состоянии, –вопрос довольно простой, что меня радует.
– А как думаешь, почему тебя так назвали?
– Не знаю, - отвечает он. – Мне оно не слишком нравится.
– Ну, оно ведь второе, ты можешь не использовать его, – сделав глоток вина, предлагаю я.
– Изначально оно было первым, – повторяя мои действия и пробуя вино, сознаётся он.
– В смысле?
– Я поступил в приют под именем Энтони Каллен. Уже там меня назвали Эдвардом, и сделали его первым именем.
– Ясно…
Мы молчим недолго, думая каждый о своём.
– Ешь, – наконец говорит он и берёт вилку в руки.
– У меня ещё остались вопросы…
– У тебя ещё будет время их задать. Но только не сейчас, – это почти просьба. Да какая там просьба, мольба!
Что же, если всё так серьёзно и ему действительно очень больно вспоминать всё это – даже больнее, чем мне – я не стану спрашивать.
Салат оказывается на удивление вкусным, и я погружаюсь в приятные ощущения, на некоторое время забываю о своих проблемах и проблемах Эдварда Каллена. Но, полагаю, это ненадолго. Всего лишь на период ужина.
Потом нас ждёт второй раунд.
Я-то готова, а он?
Салат сменяет ризотто «Рыбная феерия» – так называется одно из блюд, похожих на паэлью, а затем следует десерт. «Тирамису» – довольно вкусно.
Я вожу ложкой по стеклянному блюдечку, не в силах впихнуть в себя ещё хоть кусочек.
– Так у тебя остались вопросы? – раздаётся голос Каллена, и я поднимаю на него взгляд. Откинувшись на спинку стула, он попивает белое вино и внимательно смотрит на меня.
– Ты говоришь, что вырос в приюте, – тщательно подбирая слова, пробую спросить я. – Но сейчас ты обладаешь всем, чем пожелаешь…Как у тебя это получилось?
Он смотрит на меня пронизывающим, почти убийственным взглядом. Я его обидела? Так сильно?
– В чём дело? – решаюсь спросить я.
– Ты такая же, – медленно выговаривает он. Это звучит как приговор к казни.
– Какая?
– Тоже вешаешь на людей ярлыки, Белла.
– Ярлыки? Нет, Эдвард, ты не так меня понял! – мигом догадываюсь, о чём он подумал, и пытаюсь отчаянно исправить положение. Напрасно.
– Здесь не о чем думать, – отрезает мужчина. – Ты просто не была на моём месте, чтобы так говорить. Ты не слышала и не видела того, что видел я.
– Эдвард! – я безрезультатно пытаюсь достучаться до него и остановить эту тираду. Ну вот, наши доверительные отношения переросли в очередную бойню. – Послушай меня, пожалуйста!
– Нет, это ты послушай, – грубо отвечает он, приглушая голос. – То, что у меня не было семьи, не значит, что я не мог чего-то добиться сам. Я имею всё это, потому что умею трудиться. Потому что знаю, что хочу и что для этого необходимо. Я никогда не получал ничего просто так…
Он на секунду замолкает, собираясь с мыслями и глубоко вздыхая:
– Мне отказывали в получении стипендии, потому что видели в документах адрес детского дома! Люди считают, что дети, выросшие в них, не могут и не имеют право получать достойное образование и стать настоящими людьми. Это предвзятое мнение окутало весь мир. И ты такая же…