— Это правда, Флинн?
— В конце войны мне было четырнадцать. Мюнхен лежал в развалинах. Еда кончилась. Думаю, все это вы видели в фильмах. Так оно и было.
Перед тем как уйти из Мюнхена, нацисты застрелили моих родителей. И отца, и мать. По пуле в лоб. На кухне нашей квартиры. Не думаю, что у них имелись доказательства вины консула Ирландии и его жены. Просто они убирали нежелательных свидетелей. Я нашел их утром, когда вернулся после дежурства.
— И что вы сделали?
— О, до конца войны оставались недели и месяцы. Сначала я жил в семье моего друга. И у них не было еды. Потом перебрался на улицу, в развалины. Оставался там и после капитуляции Германии. Боялся подойти к американским или британским солдатам. Глупо, конечно. Но я наполовину сошел с ума от голода.
Все кончилось однажды ночью. Я спал под лестницей разбитого дома, когда мне в ребро ткнули сапогом. И я услышал мелодичную ирландскую речь.
Меня отправили домой, в Дублин. Определили в иезуитскую семинарию. Наверное, я сам выбрал ее. Потому что повидал ад.
Я изучал другую логику, поправил здоровье. Но к двадцати годам устал от истин. Это вы понять можете?
— Естественно.
— Да и воздержание поднадоело. Поэтому я написал моему другу, Уильяму Каванау, в Лондон. По его настоящему адресу, минуя Дублин. Попросил работу. Полагаю, старая гвардия изрядно посмеялась над моим письмом.
Последующие годы покрыты мраком.
— Мне известно, что вы не работали в Чикаго.
— Это я знаю. В Чикаго работали вы. Что вы намедни делали в редакции «Стар»? Наводили обо мне справки?
— Вы снова становитесь шпионом.
— Разве я упоминал о моем прежнем занятии?
— Но вы женаты и у вас есть дети.
— Это точно. Кто бы мог подумать, что в молодости я намеревался стать священником.
— Для шпиона это тоже довольно странно.
— Я же не утверждал, что был шпионом.
— Но вы католик?
— А что такое религия в наши дни? Взять хотя бы моих детей. По воскресеньям они берут гитары и скрипки и отправляются в какую-то церковь. Там пожимают друг другу руки, целуются. Говорят, что им это очень нравится.
— Ваша жена ирландка? Или американка?
— Она из Палестины, еврейка. По службе мне пришлось провести там какое-то время. Поверите ли, нам пришлось уехать, чтобы расписаться, когда она забеременела. На нейтральную территорию.
— Флинн, ваша работа в бостонской полиции не более чем прикрытие.
— Почему бы вам не налить себе виски?
— Вот почему вы говорили, что у вас нет опыта полицейской работы. Вы никогда не были полицейским.
— Я учусь, — потупился Флинн. — Методом проб и ошибок.
— Вы стали полицейским, когда конгресс начал трясти всяческие агентства, старающиеся не афишировать свои делишки.
— Неужели я так много наболтал о себе? — искренне изумился Флинн. — Чай, похоже, развязывает мне язык.
— Вы все еще говорите по-немецки?
— Это, можно сказать, мой родной язык.
— Будучи в гитлерюгенд, вам приходилось браться за оружие и стрелять?
— Да, приходилось.
— Как это было?
— Видите ли, я чуть не подстрелил себя. Я не мог стрелять в союзников, наступавших на Мюнхен. И не мог стрелять в парней, с которыми вырос.
— И что же вы сделали?
— Заплакал. Лег в грязную траншею и заплакал. Помните, мне не было и пятнадцати. Впрочем, я сомневаюсь, что и теперь поступил бы иначе.
По окну барабанил дождь.
— Теперь ваша очередь, Флетч.
Глава 24
Флетч налил в опустевший бокал виски, добавил воды.
— Боюсь, что мне нечего сказать.
Даже сквозь толстые стены до них долетало завывание ветра.
— Я вам помогу, — Флинн шевельнулся в кресле, устраиваясь поудобнее. — Вы родились и выросли в Сиэтле. Получили степени бакалавра и магистра искусств в Северо-Западном университете. Не довели до конца докторскую диссертацию.
— Не хватило денег, — Флетч снова сел, с полным бокалом.
— Увлеклись журнализмом. Писали об искусстве в одной из газет Сиэтла. Прославились статьей о незаконном вывозе из Канады изделий доколумбовой эпохи. Потом вы служили в морской пехоте. Вас послали на Дальний Восток, наградили «Бронзовой звездой», которую вы так и не удосужились получить. В «Чикаго пост» вы были специальным корреспондентом, проводили журналистские расследования. Вам удалось раскрыть не одно преступление как в Чикаго, так и в Калифорнии, где вы работали после этого. Ваш конек — журналистское расследование, а не статьи по искусству.
— А есть ли разница?