В это время лодка показалась, и я, расхрабрившись, сбежал вниз.
— Я первый увидел его! — крикнул я цыганам. — Убирайтесь!
— Заткнись, паршивец! — злобно ответил тощий смуглый цыган и угрожающе шагнул ко мне.
— Сам ты паршивец! — не остался в долгу я. — Вон мой брат подплывает, он тебе голову оторвет.
Цыгане, заметив лодку, засуетились в тревоге.
— Эй, Агуш! — крикнул брат. — Давай уладим дело миром! Парнишка первый увидел его!
— Как бы не так! — цыган свирепо выпучил глаза. — Когда пришли, не было парнишка!
— Он в это время за мной бегал.
— Агуш не признает! — взревел разъяренный цыган и выхватил из-за пояса нож. — Наза-ад!.. Наза-ад!
Цыгане схватились за камни. Наши не испугались. Два-три взмаха весел — и лодка врезалась в песок. Град камней посыпался на рыбаков. Они спрыгнули на берег, и начался жестокий бой. Обычно робкие, цыгане на этот раз не разбежались. Ожидаемое вознаграждение помутило им головы. Брат и его товарищи так орудовали веслами, что цыганские черепа трещали, — здоровые были ребята. Я стоял в сторонке, прижавшись к скале, и дрожал от волнения и гнева, но в драку не лез, так как брат крикнул мне, чтобы я не вмешивался.
Опомнился я лишь тогда, когда из-за мыса, через который прошли мы с Васко, показались матросы. Вел их цыган. Я так и не заметил, когда он улизнул с пляжа, хотя, может, он был заранее оставлен на страже. Матросы что-то кричали, но дерущиеся не слышали их и продолжали битву. Наши прижали цыган к береговому утесу и готовились сбросить в море. Тут унтер-офицер поднял карабин и выстрелил в воздух. Драка прекратилась. Я спрятал сумку в щель между камнями и подбежал к брату.
Начался спор с матросами. Унтер-офицер, тупой парень, ничего толком не понимал и, так как цыгане первые позвали его на помощь, считал, что право на их стороне. Откуда ему было знать, что рыбаки спорят не из-за денег. Брат было предложил отвезти великана в лодке, но цыгане опять схватились за ножи. Добыча — их, и только они сдадут труп начальству. Брат продолжал настаивать на своем: бесчеловечно, мол, тащить мертвеца волоком, — и пригрозил матросам. Тогда унтер-офицер, от большого ума, взял наших на мушку. Впрочем, кто его знает, может, цыгане пообещали ему на водку. Тут только рыбаки поняли, что их дело не выгорело: все равно уже было невозможно тайно похоронить моряка.
Силуэты цыган-могильщиков прошагали на фоне белесого неба и исчезли. За ними скрылись и фигуры двух матросов, примкнувших к винтовкам штыки — чтобы не сбежал «большевик»!
Окровавленные, в изодранных рубахах, рыбаки стояли, виновато опустив головы: не смогли спасти великана!
Я отдал брату документы. Тот наскоро просмотрел их и сказал:
— Он командовал эсминцем!
Брат назвал фамилию капитана и номер его корабля, да я их не запомнил.
— Катись домой и никому ни слова! — сказал он мне.
Я помчался в город.
Цыган я увидел перед немецкой комендатурой. Они нетерпеливо курили, то и дело сплевывая на землю. Я присел в тени пыльной акации и стал смотреть на черный ход, куда, по-видимому, внесли великана. Немного погодя оттуда выскочил шпик. Он был вне себя от гнева. Набросившись с кулаками на цыган, он заорал:
— Скоты! Болваны! Зачем вы его волокли? Он еще теплый!
Великан умер по дороге…
Бедняга! Бог знает сколько миль проплыл он, борясь с волнами, добрался до берега и там потерял сознание…
Правда вскочил, злобно пнул черную корягу, лежавшую рядом с нами, и продолжил:
— Вечером к нам явились шпики. Васко, мой дружок, отдал деньги отцу. Тот, поняв, что на эти рубли ничего не купишь, отколошматил сынка. Васко рассказал ему про моряка, сумку и документы. Они побежали в полицию за наградой, но опоздали: цыгане опередили их.
Шпики отобрали у меня сумку. Она была пуста. Брат еще на пляже спрятал документы за пазуху, а я соврал, что цыгане все отняли у меня. Шпики, конечно, не поверили, но бить меня на глазах у матери не решились. Обшарили весь дом и спросили, где брат. Но он еще не вернулся с рыбалки.
Его схватили ночью: он с товарищами пробирался в горы, опасаясь ареста.
На другой день среди площади лежали рядышком мой брат и советский капитан. Вокруг не было ни души. Никто не показывался на улицу. Мы так и не узнали, где их потом зарыли.
Я сидел на уединенном пляже, смотрел на баркас и на его оранжевое отражение в воде, и горькие думы теснились в моей голове. И эти берега, и синеющий летний день, и спокойная прелесть окружающего нас мира — все это подарено нам неизвестным советским моряком и братом Правды…