Барба Йорго, старый аристократ духа, по профессии судовой механик, недавно вышедший на пенсию, решил, что нам необходима резкая перемена обстановки. Расставшись с крошечной территорией нашего суденышка, мы должны, говорил он, отдохнуть в номере люкс с центральным отоплением и горячим душем. Как настоящие мореплаватели, мы должны, мол, заранее привыкать к такой жизни. Нам предстояло путешествие к Эгейскому архипелагу. Ради этого мы и тралили мидий или же в легком водолазном снаряжении поднимали грузы с затонувших кораблей. Траление, особенно зимой, — дело тяжелое, рискованное, сопряженное со множеством испытаний и невзгод. Но мы были отчаянными мечтателями и терпеливо переносили холод, непогоду, штормы и суровую жизнь среди разбушевавшихся пространств, на обледенелом суденышке.
Сейчас мы смотрели в неподвижное, мертвое море и жалели о том, что тихая погода застала нас на берегу. Пляж перед нами был по-зимнему пуст, гол, сиротлив, с посеревшим замерзшим песком. Близких берегов не было видно за серой невеселой мглой. Большого Бургасского залива как бы не существовало.
Дверь с улицы вдруг открылась, и мы увидели, как в нее робко вошла пожилая женщина, закутанная в вязаную шаль, а за нею — коренастый носильщик в новеньком розоватом ватнике. В руках он нес два чемодана, корзинку и мохнатый родопский плед. Они приблизились к перегородке, за которой сидела дежурная, и крепыш, понизив голос, сказал белокурой накрашенной красавице:
— Мадам, приезжая нездорова, пусть пока посидит здесь. В обед вернется ее сын — он флотский и сейчас в море. Позаботьтесь, пожалуйста о номере.
Вопреки нашим ожиданиям, дежурная не выказала недовольства. Лучезарная улыбка осветила ее фарфоровое личико, и она сказала:
— Хорошо. Пусть себе сидит. Все равно свободных номеров еще нет…
— Мерси! — веско произнес носильщик.
Он осторожно подвел больную к креслам, и лишь в эту минуту мы заметили, что она слепая. Прежде она, пожалуй, была сельской учительницей или чем-нибудь в этом роде. Это было заметно по ее одежде и, главным образом, по все еще красивому лицу — одухотворенному, чистому, спокойному, с тем отсутствующим, грустным выражением, которое бывает лишь у слепых женщин.
Больная уселась лицом к невидимому ею морю, носильщик с той же осторожностью поставил рядом с нею багаж, заботливо укутал ей ноги пестрым пледом и приготовился уходить. У него было широкое, с крупными чертами лицо и усталые глаза. Видно, не спал всю ночь.
— Ну, — сказал он, — будьте здоровы.
Слепая стала искать свою сумочку. Услышав отдаляющиеся шаги, она встревоженно воскликнула:
— Погодите же, нам надо рассчитаться…
— Нет уж, — возразил носильщик. — Незачем.
— Но помилуйте… — продолжала настаивать женщина и привычными пальцами достала из сумочки монету в один лев.
— До свидания, — твердо сказал носильщик. — Мы, портовые рабочие, платы не берем… — Он было направился к выходу, но, сделав несколько шагов, остановился и повернулся к нам.
— Слушай, — приятельским тоном обратился он ко мне. — Я тебя знаю. Ты, говорят, вроде бы художник. Опиши-ка этой больной гражданке море. Она никогда не видала моря. Сможешь?
И, не ожидая ответа, он вышел.
Смогу ли я?
До сих пор я все превращал в рассказы, описывать не любил даже в компании. Знал, что не должен скупиться на краски — но только в книгах.
Лицо барбы Йорго осветилось тонкой, чуть заметной усмешкой. Он знал мое слабое место и, знакомя меня с кем-нибудь, не пропускал случая добавить: «Мой личный друг и лучший слушатель».
Я присел возле слепой, которая уже ожидала меня. Кроткая, спокойная, озаренная щедро льющимся из глубины души сиянием, она напоминала мне мою мать.
Я окинул взглядом сузившееся море, печальное небо, пасмурный день, слепую, приготовившуюся увидеть то, чего она не может увидеть, и вполголоса начал рассказывать ей красивую ложь, которая в сущности была истиной.
Перед ней простирается огромная, пронизанная светом вода — нежно-зеленая, почти желтая над песчаными отмелями, невыносимо синяя у горизонта, — с лиловатыми отражениями облаков и бодрой резедой неба. Вдалеке, по четкой кривой линии, торжественно и неторопливо, подобно стаду китов, проходят почти неподвижные корабли. Белеют паруса, заслоненные розовеющим маревом. Золотые дюны, словно огромный клад, излучают манящее сияние. На косом полете проносятся чайки, и сильно пахнет морской травой. Перед ней молодое, могучее, лучезарное и доброе море.