Я смотрел на портрет Сины и думал, до чего тесен, до чего печален наш мир.
Художнику я ничего не сказал. Ведь он был человек с чистым воображением и благородным сердцем, выкованным из неподдельного золота.
МАГЕЛЛАН
Я любил заглядывать в кофейню «Древние фракийцы». Была она просторная, как кинозал, старая, украшенная мрачными портретами вождей многих восстаний. В ней стоял душный запах мастики, табака и кофе, смешанного с жареным горохом. Собирался в ней главным образом портовый люд и городские личности, которым не повезло в жизни. Приходили сюда и такие, которые объездили весь свет, и такие, для которых большая география кончилась за околицей их захолустного городка. С утра до вечера здесь постукивали игральные кости, грубые кулаки бухали по столикам, слышались отрывистые заклинания: «пас», «трефы», «каре»… Здесь познакомился я со многими моряками и невзрачными непоседами из таинственного племени кладоискателей.
Как-то осенним морозным утром, когда все ожидали снега, за немытыми стеклами окна мелькнула тонкая, длинная, как мачта, фигура. Вошел тихий, сосредоточенный в себе человек, огляделся и, не поздоровавшись, сел за мой столик. Его продолговатое благородное лицо с глазами фанатика было покрыто бронзовым загаром.
«Кладоискатель, — подумал я. — Интересно, как он меня учуял!» В то время я увлекался археологией и с группой аквалангистов разыскивал потонувшие города.
Человек искоса ощупал меня взглядом и спросил таинственно:
— Вы не видели меня на этих днях?
— Нет… не видел… — Я оторопел, ибо видел его впервые.
Незнакомец мрачно помолчал, а затем сказал с досадой:
— Ужасная ночь! Всю дорогу от Софии провел на ногах! Ну, куда и зачем путешествуют эти люди, скажите на милость?! Просто шляются без дела и битком набивают вагоны. А в то же время настоящим путешественникам приходится стоять торчком! Хорошо сказал Гете: «Путь — только для путника!» Но кому какое дело до того, что сказал Гете! Вот почему эти слова нужно вывесить, как лозунг, на всех вокзалах, в аэропортах и на пристанях.
Он с омерзением кинул свой билет в пепельницу, но, насколько мне помнится, немного погодя взял его обратно. Наверное, он был ему необходим для отчета.
— Вы, случайно, не курьер? — полюбопытствовал я.
— О, нет! — Незнакомец явно обиделся. — А вы, как видно, забыли меня. Я — Магеллан.
Я промолчал. Не сказал ни слова.
Он правильно понял мое молчание и мягко улыбнулся.
— Позвольте вам напомнить. Нас познакомил капитан Негро. Мы с ним тогда плавали на «Сириусе», под панамским флагом. Перевозили оружие. Как-то африканским утром бросили якорь у незнакомого песчаного берега. Перед нами — оранжевые дюны и темный тропический лес. Из устья невидимой реки вылетели сотни туземных пирог, и тотчас же началась разгрузка. Авралили вовсю. Замечательный народ эти негры! Солнце еще не взошло, как они исчезли со своим опасным грузом. Ну, да вы сами понимаете — свобода! Сладостная свобода!
Он был взволнован, глаза его увлажнились. Он показался мне очень чувствительным человеком.
— А что стало потом? — нетерпеливо спросил я.
— Ничего. Отплыли.
Я представил себе всю опасность положения и героизм экипажа, и мое сердце наполнилось гордостью.
— Простите! — искренне извинился я. — Я не знал, что вы моряк.
— Да, моряк, старший рулевой, — сказал Магеллан. — Всю жизнь — в море, вечно скитаюсь по свету — отсюда и моя редкостная кличка. Сами знаете — моряки охочи прозвища придумывать! Но я не в претензии. Свыкся. И если вы спросите, как меня зовут, я так и скажу — Магеллан. Забавно, не правда ли! — Помолчав, он добавил: — А некоторые считают меня свихнувшимся. Это больно.
Я виновато взглянул на старого моряка. На руках у него были вытатуированы трехмачтовые корабли, пронзенные стрелой сердца и различные даты. У него были артистически длинные пальцы, созданные как бы для того, чтобы давать жизнь глине. Был он лет пятидесяти, прилично одет, с проседью в волосах. Лишь его фанатичные глаза немного смущали меня, но в то же время они лучились ярким золотистым блеском и добротой и выдавали богатую духовную жизнь. Это понравилось мне.
Проходивший мимо нас старый насмешник Тасо-Капитан, поздоровался за руку с моим новым знакомым и вежливо осведомился:
— Откуда возвращаешься, Магеллан? В Софии, что ли, был по тому делу? Я целый век не видел тебя.
— Оттуда, барба, — тихо ответил моряк и опустил голову.
— Ну, как? — по-прежнему вежливо спросил барба. — Выгорит?