МОРСКОЕ КРЕЩЕНИЕ
На «Крылатку» Белкин прибыл к полудню. Забравшись по трапу на палубу, первым делом осмотрел судно с носа до кормы. «Длина, пожалуй, около сорока метров, ширина — около десяти, — прикидывал он. — Интересно, какое водоизмещение?»
— Над чем размышляете, молодой человек? — услышал Алексей за спиной хрипловатый голос.
«Где же встречал этого капитана? Совсем недавно… Ах, да! Сидели в «Золотом роге» за одним столом».
— Полагаю, новый лаборант? Давайте знакомиться, — и первым протянул широкую обветренную ладонь: — Политовский Сергей Аполлинарьевич.
«Вот тебе и штабная крыса!» — Лешка торопливо сунул руку и отрекомендовался.
— Так над чем размышляете? — повторил свой вопрос капитан.
— Я? Думал, какое водоизмещение «Крылатки».
— Семьсот восемьдесят тонн.
— Внушительная шхуна, — с уважением отозвался лаборант.
— Добротная, — согласился Политовский. — Финны спустили ее на воду в пятьдесят втором — с тех пор без капитального. Даже в море в ней чувствуешь себя как дома. Завтра убедитесь.
— Разве мы выходим не сегодня ночью?
— Сегодня. Только в 05 первого.
— Почему? — заинтересовался Белкин.
— Тринадцатое число… Примета есть: удачи не будет. Поэтому в пять минут первого, но выходим четырнадцатого.
…В полночь «Крылатка» и «Лахтак» дали три прощальных гудка и отошли от причала.
Белкин увидел на крыше одного из домов маяк. Такой он представлял где-нибудь на дикой скале, на перекрестке морских дорог. А здесь — на крыше. В стене дома — якорь.
«Не просто быть портовым городом, — думал Алексей. — Нужно уметь ждать, уметь любить и хранить верность…»
Он стоял на корме, в стороне ото всех. Ему не с кем было прощаться. Как все-таки теплее на душе, когда тебя провожают, ждут и встречают на берегу первыми весенними цветами!
«Алексей все видел впервые: и бескрайние просторы, и драгоценного пушистого зверя — котика, и морских птиц, и диковинных рыб».
…Утром Белкин открыл глаза и зажмурился. Солнечные лучи били откуда-то сверху, сквозь толстое стекло, и заливали всю каюту.
Алексей вышел на палубу и оцепенел. Конечно, еще в детстве знал, что море — не река и не озеро, что воды в нем видимо-невидимо. И все-таки то, что предстало перед глазами, поражало.
Над горизонтом поднималось солнце. И, радуясь ему, море играло густыми сочными красками.
К вечеру подул порывистый ветер. Волны на глазах превращались в неистовую силу. «Крылатка» имела высоту восемнадцать метров, но когда накатывалась очередная волна, казалось, она скрывала мачту. Свинцово-серые глыбы то выбрасывали шхуну куда-то в поднебесье, то кидали чуть ли не на морское дно.
Белкин вцепился в привинченную к палубе койку — кружилась голова, тошнило. Когда в каюту вошел Политовский, на Алексее не было лица.
— Ишь как перевернуло! — посочувствовал Сергей Аполлинарьевич. — Крепитесь! Это со всеми бывает. Выдюжите — никакие шторма не будут страшны…
Лешка снова остался один. Ночь для него прошла, как в кошмарном сне.
«Интересно, как себя чувствует Косыгин на «Лахтаке»? Так же «травит»? Пожалуй, нет. Ведь он — камчадал…»
На рассвете шторм утих, но волны, разыгравшиеся за ночь, еще долго носились. Белкин поднялся на палубу. Его слегка покачивало. Сергей Аполлинарьевич будто и не спал в эту ночь — уже на капитанском мостике.
— Как самочувствие, Алексей? — завидев практиканта, поинтересовался он.
Начинался рабочий день. Сегодня — охота за котиками.
Первого тюленя увидели к полудню. Он быстро передвигал передними ластами, а задними ловко управлял движением. Словно обрадовавшись, что встретил шхуну, развернулся, развил скорость и, оттолкнувшись, выпрыгнул из воды. На судно летел темно-коричневый, почти черного цвета зверь, от которого во все стороны неслись сотни крохотных, сверкающих на солнце брызг. Возле борта он с шумом плюхнулся и повернул обратно. С «Крылатки» грохнул выстрел. Зверь перевернулся.
Котика доставили на борт. Белкин и еще два матроса под руководством Кузнецова начали измерять его, взвешивать. Когда стрелка весов приблизилась к двумстам и застыла, Алексей произнес с изумлением:
— Ничего себе, котик! Около двух центнеров.
Шкуру разрезали вдоль всего живота.
— Ее надо снимать вместе с подкожным жиром, чтобы не испортить. Такую шкуру называют хоровиной, — объяснял Федор Лукьянович.
Когда хоровину сняли, Алексей нежно погладил ее рукой. Под ладонью прошелестел густой мех, под ним оказался мягкий подшерсток.