— Алексей Никифорович! Почему вы изучаете тюленей, а не китов? — с серьезным видом спросил мальчишка с темными вихрами.
Белкин улыбнулся.
— Ну, и вопрос! Прежде чем ответить на него, хотел бы спросить тебя. А что бы сам выбрал: китов или тюленей?
— И китов, и тюленей, — не моргнув глазом, ответил вихрастый.
— Ох, и жадный! — рассмеялся гость, а вместе с ним дружно засмеялись все. — Я тоже бы так сделал. Но наука требует остановиться на чем-то одном. Вот я и поразмыслил: китами промысловики занимаются с незапамятных времен, их биология неплохо изучена. А за тюленей ученые взялись сравнительно недавно.
— Интересно изучать тюленей? — глаза девочки светились любопытством.
— Они стали для меня очень близкими, — ответил Алексей. — Когда я встречаю на льдине пушистых беспомощных бельков, мне становится жалко их. Жалко настолько, что готов всех забрать с собой…
Глава 15
ВКУС НАУКИ
Белкин возвращался из Москвы в Иркутск. Он сидел в кресле «ИЛ-18», уткнувшись в последние издания Института морфологии животных и Всесоюзного научно-исследовательского института морского рыбного хозяйства и океанографии. Листал один том за другим, но что-то не читалось. В ушах до сих пор стоял шум коридоров МГУ, звенела тишина актового зала, мелькали лица знаменитых ученых-биологов и его сверстников.
Уже с первой экспедиции Алексей отдавал предпочтение морским котикам. Теперь они занимали его еще больше. Собирал, в основном, сведения, касающиеся линьки волос и смены зубов у щенков. Он прочитал горы книг, беседовал с промысловиками, проводил наблюдения на котиковых лежбищах. Осмотрел сто пятнадцать эмбрионов, из них тридцать пять подверг лабораторному анализу. А для того, чтобы изучить смену зубов, исследовал сорок три черепа разных по возрасту эмбрионов.
Вернувшись из второй экспедиции, Алексей подготовил статью «Эмбриональные линька и смена зубов у морских котиков как адаптивные признаки». Познакомившись с ней, Альфред Берзин, завлабораторией по изучению китообразных, пошутил:
— Если, Лешка, дальше так будешь заниматься наукой, нас всех выгонят из ТИНРО.
— Ничего, — успокоил Алексей. — Одному со всем не справиться…
Он не удержался от соблазна и показал работу профессору Томилину, превосходно разбирающемуся в морских животных.
— Вы, молодой человек, не представляете, что написали! — загораясь, говорил профессор. — Это тема не только для диплома — для кандидатской диссертации. Но для этого необходимо развить свою мысль, углубить ее, провести дополнительные исследования. Непременно прочтите при этом Соколова, Иванова и Уразова, а также наших зарубежных коллег — Аллена и Вебера…
А в октябре, когда Алексей находился в Иркутске и готовился к защите диплома, его вызвал Сидоров.
— Наслышан о ваших успехах. Очень приятно, — искренне сказал Александр Петрович. — Я пригласил вас вот по какому поводу. Приближается 250-летие со дня рождения Ломоносова. В Москве состоится конференция молодых биологов, посвященная этой дате. Предлагаем выступить. Это почетно, но и ответственно — конференция Всесоюзная.
…Позади месяц волнений. Словно во сне Алексей слышал свой голос. Это был не его голос, а чей-то чужой.
Будто откуда-то издалека доносились слова руководителя секции зоологии профессора Лебедева: «Вы, Белкин, сделали интереснейшее сообщение. Тезисы выступления опубликуем в «Вестнике МГУ».
…В аэропорту встречали Люся с Вовкой. Сойдя с трапа, он бросился обнимать их.
— Рассказывайте, как тут без меня?
— У нас все так же, Леша, — тихо, будто стесняясь, ответила жена. — А как твои дела? Как Москва?
— Знаешь, Люся, я ее почти не видел, — признался Алексей. — Был на Красной площади, в Сокольниках, в МГУ… И еще в Большом театре, смотрел «Корсара»… Больше, кажется, нигде… Любоваться Москвой было некогда — времени в обрез…
А вообще я бы не смог в ней работать — там все отвлекает. Вот где условия для настоящей работы — океан!..
Глава 16
„ЗДРАВСТВУЙ, ОКЕАН!“
«23 февраля 1962 года
Синеглазка моя!
Спасибо за поздравительную радиограмму. Благодаря ей вспомнил, что вчера был день моего рождения.
Вместе с ним минул и год моей жизни. Сегодня я уже старше, значит, и взрослее. Вернусь домой — не узнаешь: такой теперь серьезный.