Лешка отложил в сторону балалайку.
«Расскажу о себе. Школу закончил без медали, но и без «международных». Сейчас, когда я «на пороге самостоятельной жизни», не знаю, куда пойти, какую выбрать профессию. В школе любил физику и химию, но теперь почему-то остыл к ним.
С детства увлекаюсь музыкой. Последние годы занимался в музыкальном кружке при Доме культуры. Наш руководитель советовал мне: «Поступай в музыкальное. Музыка — твое призвание». А я так полагаю: Моцарт уже в семь лет писал бессмертные шедевры. Первый русский балалаечник Андреев с малых лет покорял игрой. А если из меня ничего не вышло к восемнадцати, какой прок идти в музыканты? Чтобы обманывать себя и других?
Мне ближе природа. Ее очень ценил мой дед. Он, рассказывала мама, не загубит цветка, не сломает напрасно веточку. И людям всегда наказывал: «Красоту надо беречь. С ней и жизнь краше, и о смерти думать не хочется». Но увы, дед умер сорока восьми лет. В честь дедушки и меня назвали Алексеем. И кто знает, быть может, от него я унаследовал не только имя…
Живем мы на Урале, у самого горного хребта. Наш край называют Синегорьем. Какие у нас синие-синие горы и глубокие, задумчивые озера!
С вершины горы Карабаш видны купола Кыштымского собора, хотя до него добрых четыре десятка километров, и озеро Увильды — это наш уральский Байкал. О нем легенды рассказывают. Когда-то здесь пробивалась мелкая речушка. Слезы красавицы Саймы, дочери рыбака, упали на черную жемчужину, дар ханского прислужника. Поменяла жемчужина цвет, волной заголубела. Сайма бросила ее в реку, и та раздвинула берега, накрыла дворец жестокого Карыма, стала слезным озером Увильды. Легло оно синим осколком среди нехоженой тайги. Вода в нем чистая-пречистая, до светлых донных камушков прозрачная.
А дальше, на западе, — гора Юрма. Она самая высокая в наших местах. За нее даже солнце садится. В июле ее склоны усыпаны костяникой, в августе — малиной. Есть там Чертовы ворота — узкий проход между двумя гранитными скалами. Подходишь и содрогаешься: так тоскливо завывает здесь ветер. Но мы все равно ходим на Юрму.
В горах бегут две небольшие речушки — Киалим и Сак-Элга. В Киалиме целое лето ловим налимов. Они быстрые, увертливые, и бегать за ними с вилками одно удовольствие. А в Сак-Элге водятся хариус и форель. Необыкновенно изящные особы. На Урале форель называют красулей.
А какие у нас сосны! Красные, как закат. И звонкие, как медь, которую выплавляют на нашем комбинате».
Сосны!.. Лешка вспомнил, как однажды весной позвали его в тайгу зори́ть птичьи гнезда. Зори́ть… Было в этом слове что-то необычное, заманчивое. И вот по талой воде в худых ботинках они добрались до ближайшей лесной опушки. Деревья стояли высокие, кряжистые, словно железными клещами вцепились в землю. Посмотрели мальчишки — не забраться. Надумали искать тонкий березняк, а нашли его в глубоком овраге. Глина приставала к подошвам, и ноги, касаясь мокрой кожицы берез, предательски соскальзывали. Скатился вниз Витька, пришлось спрыгнуть и Юре. Лешка упорно лез по стволу, цепко обхватывая его ногами. На одной из развилок заметил свитое из сухих прошлогодних веток гнездо. Протянул руку — из него с шумом выпорхнула серая пичужка.
— Ура, я на-ше-ел! — крикнул Лешка.
— Чего нашел? — спросили снизу.
— Гнез-до!
Он запустил руку в переплетение сухих веток и почувствовал тепло яиц. Они были серые, с черными крапинками. Птаха беспокойно закружила над его головой.
— Клади яйца в фуражку и давай нам! Выпьем их, — скомандовал Юрка.
— Жалко.
— Чего жалко?
— Птенчиков.
— Ну, и оставайся со своими птен-чи-ка-ми, — огрызнулся Витька.
Вспомнил он и другой случай. Вспомнил и улыбнулся.
После войны с картошкой было по-прежнему туго. Мать собрала в подполе полведра последней. Чтобы отходов было поменьше, сварила ее в «мундире» и оставила в кухне на лавке.
Пришел на обед отец, выложил на стол селедку, порезал тонкими ломтиками.
— Ставь, мать, картошку!
А картошки-то нет.
— Может, кто из вас растащил? — брови отца нахмурились.
— Мы не брали, — вразнобой ответили мальчишки.
— Тогда кто же? Может, Алтай?
— Может, — подтвердил кто-то из братьев. — Я видел, как он облизывался.