— Весь день не буду разжимать, — сказала Ляля и, щурясь, осмотрела заснеженный двор — все под снегом. Деревья, хрупкие ветки; старая прачечная — ее почему-то называют шаражкой — и шаражка под снегом; под снегом закрытый брезентом автомобиль, стоявший годами. Раз как-то Коля сказал, что, наверное, там уже нет никакого автомобиля — истлел и рассыпался, осталась только брезентовая окаменелость. «Коля шутит», — Ляля улыбнулась.
Около автомобиля огромный техник-смотритель распоряжался дворничихой Натальей, а над белой крышей шаражки поднималась золотая стена.
Александр Антонович потянулся и пяткой уперся в подлокотник дивана. Голова уперлась в другой подлокотник. Ощутив давление, приподнялся и сел на диване. Прокашлялся и крикнул:
— Ma tante!
Крик получился хриплый и какой-то петушиный. Александр Антонович недовольно повертел головой, прокашлялся и снова крикнул:
— Ma tante!
На этот раз получилось достаточно звучно. Где-то за шкафом скрипнула дверь. Теткин голос тоненько спросил:
— Шура, ты встал?
— Ma tante, как погода на дворе? — полюбопытствовал Александр Антонович.
— Снег на дворе, — недовольно ответила тетка.
— Снег?
Александр Антонович вскочил, выпрямился, согнулся и ткнулся лбом в запотевшее стекло. Повертев головой, Александр Антонович осмотрел местность: за синим куполом Троицкого собора в морозной дымке сверкал и искрился превосходный Санкт-Петербург. Александр Антонович с довольным видом отошел от окна, осмотрелся и, ниоткуда не видя опасности, подхватил длинную ночную сорочку и пробрался к буфету.
— Шура! — услышал он укоризненный голос тетки. Тетка притаилась за трюмо. Александр Антонович заскрежетал зубами.
— Уроков нет, — резко ответил Александр Антонович.
— Ты бы хоть позавтракал, — робко предложила тетка.
— Ohe, mon Dieu! Что вы на меня насели со всех сторон? — возмутился Александр Антонович. — Эта несносная Pauline продолбила мне печень; вернешься под отчий кров, мечтая хоть здесь обрести душевный покой и отдохновение от повседневных забот, и что же? Родная тетка принимается терзать тебе душу. Не совестно ли, ma tante? Ну что дурного, спрошу вас, ma tante, в маленькой рюмочке водки? Что дурного?
— Но, Шура, ведь это же будет не одна рюмочка, — жалобно протестовала тетка, — и потом, нельзя же до завтрака.
— Mais pourquoi? — воскликнул удивленный Александр Антонович. — Pourquoi pas? Ведь это же русская водка. Нет, вы скажите, русская или нет? Je vous demende parlor, ma tante.
Но тетка молчала, не умея возразить против патриотических доводов племянника.
Александр Антонович тем временем подошел к буфету, налил рюмочку и, сделав спазматическое движение горлом, проглотил. Задумался Александр Антонович.
Два года назад Александр Антонович женился. Будучи человеком строгих правил, Александр Антонович не переехал к жене, но и к себе переехать супруге не предложил.
— Ведь не можем же мы жить в одной комнате с теткой, — сказал тогда Александр Антонович.
— Но почему ты не хочешь жить у меня? — недоумевала Pauline.
— У тебя! — восклицал пораженный молодожен. — Как это можно?
— Отчего же нельзя?
— Pauline, как ты не понимаешь? — благородно негодовал Александр Антонович и при этом хватался за голову. — Как не понять такой простой вещи! Ведь это же неприлично — мужу переезжать к жене! Что скажут?
— Никто ничего не скажет, — настаивала Pauline, — некому говорить — не те времена.
— Ну так сказали бы, — возражал Александр Антонович, — да просто судачили бы в мои времена, — под своими временами Александр Антонович подразумевал девятнадцатый век.
— Тогда давай переедем к тебе, — не сдавалась Pauline.
Наконец Александр Антонович согласился на компромисс: он переехал отчасти. То есть перевез на квартиру Pauline небольшой диванчик с грифонами, полубуфетец красного дерева и часы с Наполеоном на коне. Над полубуфетцем повесил два старинных портрета.
— Мои предки, — сообщил Александр Антонович, хотя на картинах был изображен один и тот же Наполеон в разные периоды жизни. Теперь Александр Антонович, созерцая портреты, леживал иногда на диване, с лорнетом в одной руке и длинным чубуком в другой. Вернее, полулеживал, полусиживал, так как длинные, стесненные грифоном ноги Александра Антоновича торчали несколько в сторону. Александр Антонович переводил взгляд с портретов на ноги и видел шерстяные носки с заботливой теткиной штопкой. Со стоном отводил Александр Антонович взгляд от носков, вставал и, мучимый ностальгией, возвращался к себе.