На кухне подошел к окошку: свежий снег под окном. За ночь нападало еще: хорошо!
«Хорошо, что никого нет, — подумал Коля, — ни Гудзеватого, ни соседок — никого. Как-то свободнее себя чувствуешь без них».
Поставил на конфорку чайник и на него — заварной. С удовольствием вымылся холодной водой. С удовольствием растерся махровым полотенцем. Зима вселяла бодрость и уверенность в себе.
«Деньги — это ерунда, — подумал Коля, — вздор, ерунда!»
Вошел в комнату с чайниками в руках. Данилыч бросился под ноги, требовательно заорал.
— Ах ты! Рыбки тебе? Вот извини, забыл.
Коля поставил чайники на стол, открыл форточку. Снял висевшую на шпингалете авоську, достал оттуда несколько мерзлых рыбешек, положил на блюдце коту. Кот не верил, мешал класть, отбирал.
— Да, деньги — ерунда, — повторил Коля и подошел к темному промасленному мольберту. Взял картину, подошел с ней к окну.
— Нет, хорошо, — сказал Коля, посмотрев на картину, — все хорошо.
Осторожно пальцем потрогал холст — липло.
— Да, еще дня два надо выдержать, — сказал Коля. — Ладно. Сегодня что-нибудь другое. Хорошо!
Деньги — ерунда, — решительно сказал Коля, ставя картину на мольберт. — Самое страшное в жизни — это отдел кадров. Вот если сквозь отдел кадров удастся просочиться, тогда живем. А это, между прочим, очень трудно. Да, Данилыч, — сказал Коля, — это не жук плюнул. Ты знаешь, какие там люди сидят? Видят насквозь. Идешь как какой-нибудь киноразведчик на проверку. И какая у них у всех манера! — раздраженно сказал Коля. — В лицо не смотрят, в лицо — потом. Первым делом — трудовую книжку. Кстати, где она, не забыть бы?
Коля встал и стал искать трудовую книжку. Раза три чертыхнулся, пока искал, наконец нашел ее в кармане пиджака.
— Ага, вот! — обрадовался Коля. — Ну посмотрим, какие у нас шансы? Так... «Зачислен электрослесарем-прибористом пятого разряда в цех КИП».
Всё — чистая липа. Он в этот цех КИП ни разу даже не заглянул, а работал в закутке, рядом с радиоузлом. Вечно туда набивалось полным-полно всяких бездельников, галдели и накуривали так, что букву «А» было не разглядеть. Вот и работай. А после рабочего дня болела голова и в глазах от шрифта рябило. Писать уже было невозможно. Недолго там выдержал, три месяца. Разряда же никакого не было, да он даже толком не знает, какие бывают приборы. А прибористом его зачислили потому, что не было у них штатной единицы художника — для него это темный лес.
Но там он все-таки работал, а вот маляром на заводе «Серп» — никогда. На этом заводе его надули. Им там нужно было оформить красный уголок, а как платить, они не знали. Вкручивали ему про безлюдный фонд, которого у них нет, но безлюдный фонд был для Коли так же неясен, как и штатная единица; Коля в конце концов махнул рукой и сказал, что пусть ему заплатят как знают, а он все сделает. Они ему сказали, что будут держать его пять месяцев и что пусть он не думает, а делает работу быстрее. Потом, дескать, можно будет не ходить. Он и обрадовался: два месяца с утра до ночи только и знал, что этот красный уголок, а потом закончил — и вот тебе: профорг стал требовать, чтобы Коля списал какие-то объявления, чтобы какие-то перспективы, промэстетику и чтобы приходил в восемь утра. А когда договаривались, называл это джентльменским соглашением. Джентльмены!
Коля вспомнил умное лицо профорга и его честные глаза и от обиды поперхнулся чаем, закашлялся.
— Вот такие джентльмены, Данилыч, — желчно сказал Коля и стал листать трудовую книжку. Да, много записей в книжке, уж очень много. Плохо.
Коля представил, как этот лысый в очках (он почему-то был уверен, что там будет лысый и в очках), как он поднимет голову и спросит:
— А почему вы так часто меняете место работы?
Ну что ему ответить? Иди объясняй ему о желтых и синих.
Коля глотнул чая, закурил и принялся обдумывать ответ.
«Самое главное — не торопиться, — думал Коля, — они обычно внимательно слушают, но, если торопиться, будет непонятно. Правда, трудно выдержать этот тон. Когда он тебе смотрит в глаза — и ему хорошо, потому что у него очки, — смотрит и ждет, что ты скажешь, — и тут поневоле начинаешь спешить и сбиваться. Нужно объяснять не торопясь. Вот он спрашивает, а я отвечаю».
Коля повернулся к Данилычу.
— Видите ли, я художник, живописец, — пояснил он, непринужденно затянувшись сигаретой, — мне необходимо свободное время. Для работы. Для творческой работы, — добавил Коля, — для живописи. Эти записи в трудовой книжке, в сущности, ни о чем не говорят. Просто мне таким образом платили за работу. Постфактум.