— Эта картина никуда не годится.
И правда, на картонке ничего похожего на то, что было на столе, не было. Зато было то, чего не было на столе. Например, в окне появился фонарь с часами, а его отсюда не было видно; за столом тесно устроились какие-то личности с лицами странными, каких просто не бывает, да и сами-то личности не за столом, а не понять где; лица налезают на лица, руки там и сям; и по синей клеенке — разводы, и там — лица, руки. Что делает? А черт его знает, но крепко так, плотно, одно в одно. Плевать на рыжего, плевать на бородатого, плевать на всех. Отличная работа! Браво, Коля!
Коля встал. Отошел к дверям, закурил. Да-а-а. Хорошо! Он, конечно, молодец. Однако! Ого-го! Шесть часов! Время за работой идет быстро, да и вообще быстро. А вот будильник, например, наоборот, остановился. Взял, да и остановился. Э-э-э, нет! Не надуешь. Будильник был Колин, и Коля прекрасно понимал, что все это значит. Был суеверен.
«Подарочек!» — думал Коля.
Но о том, что на самом деле готовилось ему в подарок, Коля не подозревал. Да и ни у кого из действующих лиц этой повести никакого дельного предположения на этот счет возникнуть не могло. Впрочем, предположение — предположением, а действие — действием.
И действие развивалось.
И действие развивалось во всех направлениях: в направлении Коломенской улицы уходил автобус, увозя от Pauline достойную фигуру Александра Антоновича; у бледной девочки, как всегда, собирались к беседе; в своей мрачной комнате Боган сидел на табурете, потирая себе поясницу; здесь, в Колиной квартире, за стеной, сосед Гудзеватый угощал вином и халвой крупную, полнеющую даму, а соседки сидели в кухне, с двух сторон созерцая простыню.
Да, действие развивалось.
Участковый уполномоченный Бибиков снял фуражку, погладил рыжую плешь.
— Вот, сделал. Все сделал сам. Твою сделал в принципе работу. Осталось тебе только задержать и дело в суд передать.
Он положил бумагу на стол.
— И охота, капитан, была тебе возиться? — усмехнулся старший лейтенант, молодой черноусый. В подчинении у Бибикова он не состоял, на венском стуле сидел, развалясь, и держался свободно.
— Порядок есть порядок, и на моем участке порядок должен быть. Это необходимо обществу.
Сильно пахло политурой. Петров сидел на верстаке, подергивал ногой. Вокруг сугробы стружек.
«И все-то это надо убирать», — с тоской подумал Петров.
Он закряхтел и слез с верстака. По колено в стружках добрался до прибитого к стене шкафчика с красным крестом. Открыл его, достал бутылку и налил в стакан густоватой коричневатой жидкости. Понюхал, сморщился и выпил, облившись.
— Хгы-и!
Занюхал стружкой.
— Э-эх, мебель! — злобно сказал Петров. — Налево ее и крест-накрест!
В дверь постучали. Петров спрятал бутылку в аптечку и, подойдя к двери, спрятал стакан в карман висевшего на гвозде пальто.
В дверь заколотили.
— Да сейчас, — огрызнулся Петров и отодвинул засов.
Вошел мужчина.
— Изменник аморальный, — крикнула рябая, бельмом просверлив простыню, — просто убийца! А еще милиционер. А если я к начальству? Ух! И ведь не придет. Ведь первый не придет. Ну не идти же мне в отделение к нему? А? Ведь стыд и срам! А он, может, только и ждет, когда я прибегу. Изменник бытовой!
— Нет, теперь не делают таких, не то качество, — отвечала глухая.
Александр Антонович вошел в ворота. Войдя, осмотрелся. Дом был старый, и одна за другой вглубь уходили темные арки с рядами покрытых снегом мусорных баков. Александр Антонович поправил серую шляпу, но в арки не пошел, а вошел в один из обшарпанных подъездов. По истертым ступеням, поднявшись на третий этаж, он поудобнее уселся на подоконнике и, достав из-за пазухи плоскую стеклянную фляжечку, отвинтил крышку. Налил в крышку и выпил. Подумал и выпил еще. Горестно качнул головой Александр Антонович и фляжечку, завинтив, спрятал. Он вытащил из кармана пальто за длинную ручку театральный бинокль и воззрился. Красным светом сияло окно. Там, среди красного света весь в золотых завитках пылал елисаветинский фонарик — всей жизни мечта. Александр Антонович вздохнул. Там, подальше у стенки стояли часы, тоже, в сущности, вещь недурная, но фонарик!..
«Бальзаковская женщина!» — сказал про себя Гудзеватый и потрогал выбритую щеку.
Элегантно улыбнулся, наливая вино.
— Как у вас со вкусом! — удивлялась дама. — Просто не думала, что у холостяков так бывает уютно.
— Я не холостяк, — ответил Гудзеватый, — я был женат. Мне жена изменила, — горько, но элегантно улыбнулся. — Я тогда поседел. В одну ночь.