Но дама не слушала, она восхищалась.
— Ой, что это, — вдруг ужаснулась дама, — абстракционизм?
— Это Пикассо.
— Что?
— Пикассо, выдающийся французский импрессионист.
— Неужели вам это понятно?
— Конечно.
— Ну, объясните мне, что здесь нарисовано?
— Собственно, ничего — здесь выражается динамика века.
— Это как-то непонятно...
— Видите ли, в связи с бурно развивающейся промышленностью, суть сути, в отличие от сути несути и от несути сути, равна несути несути...
Стоял у репродукции, прикрывая ладонью; ладонь убирал, засовывал в карман; до колен сомкнулись умеренные брюки цвета маренго, от колен вниз брюки цвета маренго расходились, выдавая иксобразность ног.
«Конечно, не слишком высок, но культурный уровень!..» — думала дама.
— ...Но суть существенного, равно как и несуть несущественного, что прямо противоположно сути несущественного, тождественного по сути несути существенного, приводит нас к выводу о том, что существование материально.
— А динамика века? — спросила дама.
Гудзеватый подумал: «Культурный уровень, конечно, не слишком высок, но в остальном!..»
Элегантно улыбнулся.
Дружно курили. Стриженная под мальчика девушка, сидя на подоконнике, сердито оглядывалась по сторонам.
— Кто этот гусь? — ткнув пальцем вперед, спросила она у хозяйки салона.
Изящный профиль повернулся анфас. Черные глаза, прищурясь, взглянули на стриженую.
— Это Тербенев.
— Он кто?
Скрыв улыбку, Тербенев отвернулся.
— Да так... художник.
— А этот?
С физиономией сатира за деревянным столом поживший дядя.
— Это Муринский.
— А кто?
— Приезжий композитор из Харькова.
— А длинный тот? — снова ткнула пальцем.
— О! Это Сухов-Переросток, художник и поэт.
— Подпольный?
— Как — подпольный? — не поняла бледная девочка.
— Ну, он печатается?
— Нет.
— Подпольный, — успокоилась стриженая, — дай закурить.
«Надраться?» — подумал Тербенев.
Боган взобрался на стул.
Он оглянулся: вдоль стены по полу стояли жуткие холсты, глядели множеством глаз. Горделиво улыбнулся.
— Сухов-Переросток ненаучен.
И стал растирать поясницу.
— Ну как, готово? — спросил мужчина.
Петров кивнул, нагнулся под верстак и вытащил полочку. Нагнулся и вытащил другую.
— Вот они.
Щелкнул желтым ногтем по полочке и по другой.
— С политурой работано. Фирма!
— Сколько с меня.
— Нды, пятнадцать.
— Дороговато.
— Да материалу одного сколько пошло! — возмутился Петров.
— Так ведь материал жилконторский?!..
— На свои покупал, — не сморгнув, ответил Петров.
— Пятерку задатку я вам давал, — напомнил посетитель.
— Давал-давал, не спорю.
Петров проводил посетителя и с удовольствием похрустел десяткой.
Стриженая ткнула пальцем в глаз, провела по гладкой поверхности:
— Это что, абстракционизм?
— Это Боган.
— Что?
— Боган, художник. Написал и подарил.
— А чего, абстракционизм?
— Вам не понятно? — испугалась бледная девочка.
— Почему непонятно? Понятно: выражается динамика века.
Ткнула пальцем.
— Чего они? Контачат?
Тербенев, посмотрев на композитора, зевнул и сказал:
— Неплохо бы долбануть.
Гудзеватый положил в рот кусочек халвы.
«И не забыть рассказать ей про Пушкина — это сближает».
Петров похрустел в кармане десяткой, толкнул дверь и вошел в гастроном.
Боган, дернув ушами, свалился со стула. Встал, потер поясницу. Взобрался на стул.
— Сухов-Переросток ненаучен, — сказал Боган и снова упал. Потер поясницу.
— Сухов-Переросток ненаучен.
И снова упал.
— Нет, ненаучен.
Упал.
— Пушкин на стуле сидеть не умел, — соврал Гудзеватый.
Дама не верила.
— Да-да! Это Хармс говорит. Немецкий писатель.
Что-то в уме сосчитал и добавил:
— Западногерманский.
— Это необходимо обществу, — сказал участковый Бибиков и погладил плешь. — Это наш с тобой долг охранять общество от пьяниц, дебоширов и тунеядцев.
— Да ты же сам говоришь: не пьет, не хулиганит, живет морально. Картинки свои рисует? Ну и пусть их рисует. Может, новый Шишкин будет.