Минкин сунул в бороду сигарету и закурил.
— Приступая к работе над созданием этого правила, я поднял колоссальный по своему объему исторический, биографический и мемуарный материал. Я изучил творчество, политическую и общественную деятельность, а также личную жизнь знаменитых людей прошлого. Я проник в их личную жизнь, изучая ее интимнейшие подробности, находя странности в их внешности и поведении, их психологические отклонения и наклонности к сексуальным извращениям.
Композитор сладострастно захихикал.
Минкин строго посмотрел на композитора.
— Особенное внимание я обратил на портреты, скульптурные изображения и литературные описания этих людей. В процессе этой работы я выяснил, что многие из тех, кого принято считать гениями, не заслуживают этого звания, так как в воспоминаниях современников, поведение этих людей не отличалось какими-нибудь странностями, внешность их также была весьма ординарна, о других нельзя сказать этого с уверенностью, поскольку о них вообще нет никаких сведений, а оставленные ими произведения искусства ничем не могут помочь: что можно сказать о произведении искусства, не зная жизни автора?
— Верно, жизнь надо знать! — крикнула стриженая и пихнула бледную девочку локтем в бок.
— Очень жаль, что современники бывают невнимательны к жизни авторов и оставляют нам так мало сведений о деятельности, связях, а главное, об интимных подробностях их личной жизни. Из-за недостатка такого рода материала мне пришлось обратится к своим современникам. Пользуясь моим методом, я определил некоторых гениев и с определенными гениями провел ряд бесед и наблюдений над ними. На основе этих бесед и наблюдений я создал свой метод.
Минкин выпустил дым из бороды.
— Пока все, — сказал Минкин, — заключительные главы трактата я прочту послезавтра, на дне рождения уважаемой Зины Нарзан, где я смогу подтвердить свою теорию соответствующими фактами.
— А что за факты? — поинтересовался Тербенев.
— Пока не могу сказать, — ответил Минкин.
— Большое спасибо, Минкин! — сказала хозяйка салона.
— Толково, — сказала стриженая. — А? Смекает парень.
— А главное, научно, — сказала Зинаида Нарзан.
— Обоснованно, — подтвердил Сухов-Переросток.
— Про общество хорошо, — сказал композитор. — У нас в Харькове никакого общества нет. Не с кем поговорить по душам, а у меня два высших образования.
— А вам как, Александр Антонович? — спросила Александра Антоновича хозяйка салона.
— Ohe, mille pardon, — несколько сконфузившись, отвечал Александр Антонович. — Великодушнейше прошу простить: непозволительно мечтам предался. Знаете, как это?..
Зинаида Нарзан, обойдя Сухова-Переростка и композитора, к Александру Антоновичу подошла.
— Александр Антонович! Рада вас видеть. Вам Полина говорила?
— Ничего не говорила, — ответил Александр Антонович с крайней решительностью (в Зинаиде Нарзан он справедливо предположил одну из университетских подруг Pauline, которых слабость имел недолюбливать), — ничего никогда не говорила, — сказал он.
— Ну, все равно. Я хочу вам сказать: послезавтра у меня день рожденья. Я хотела бы видеть вас. Ведь вы гениальный... гениальный... — она не нашла подходящего звания.
Александр Антонович, польщенный, переменил тон.
— Осчастливлен честью, — сказал Александр Антонович, галантно повертев головой.
— Приводите и вашего друга, Николая Николаевича. Он ведь художник? Он гениальный?
— Хм... Как бы вам это выразить… Друг мой, господин художник искусств…
— Ах, ну не важно. Не обязательно. Лишь бы интересный был человек. Я бы всех интересных людей хотела собрать. Так я вас жду?
— Не имею удовольствия адреса вашего знать.
— Давайте я вам напишу.
Композитор, наклонившись к Тербеневу, нежно сказал:
— Деньги не проблема. А девочки будут?
— О чем разговор, — ответил Тербенев.
Написав Александру Антоновичу адрес, Зинаида Нарзан отошла к Сухову-Переростку.
— Значит, завтра пораньше приходишь? Нужно ведь все подготовить.
— Ну, конечно, приду.
— Так ты думаешь, Боган...
— Нет, нет. Абсолютно уверен, что нет.
Немного подумал.
— Ты вообще представляешь, какой будет взрыв?
И преодолев несгибаемые штаны, он сел. Ноздри раздулись.