Физиономия перекосилась.
— Тербе-е-енев, — проблеял Сатир, — ему надо морду набить. Он подлец.
— Ну! — усомнился Александр Антонович. — Так уж и морду?
— Уверяю вас, Александр Антонович, морду. Давайте набьем.
— Помилуйте, да за что же? — недоумевал Александр Антонович.
— А я вам расскажу, за что. Вы сами увидите, что ему надо морду набить. Давайте, Александр Антонович, набьем ему морду, а то мне одному не набить.
— Да, пожалуй, не набить, — сказал Александр Антонович, с сомнением посмотрев на композитора, — одному не набить. Но чем же он все-таки, этот Тербенев, вам так досадил?
— Тербенев! — вскричал Муринский. — Александр Антонович, верьте мне, он подлец: он подговорил швейцара, двух потаскух и милицию, всех вообще, чтобы они издевались и смеялись надо мной, — Муринский всхлипнул. — А я композитор, а они издевались. У меня два высших образования, а они...
На самом деле все обстояло не совсем так, как говорил композитор. На самом деле Тербенев никакого союза против Муринского заранее не заключал. Со швейцаром, верно, был разговор, но всего какая-нибудь пара слов; «потаскухи»? Тербенев раздобыл их для Муринского по его же собственной просьбе, ну а что до милиции, то она явилась лишь следствием необдуманных слов и действий самого композитора. А было так.
Накануне, выйдя из салона, композитор вместе с Тербеневым отправились по злачным местам. У Тербенева была лишь одна идея — «надраться». Планы же композитора простирались намного дальше. Муринский надеялся на близкое знакомство с лихими столичными красотками, и в том действительно вина Тербенева, что он композитору это знакомство вполне определенно пообещал, при этом не просто пообещал, а еще и расписал в самых соблазнительных тонах.
— Там такое!.. — внушал композитору Тербенев. — Две сестры, как две капли воды и при этом профессионалки высшего класса. Лет по двадцать, не более, но обаяние, опыт, аромат…
— А лямур де труа? — спрашивал любознательный композитор.
— Само собой, но это дежурное блюдо, как и стриптиз. Там для настоящих ценителей такие штуки в запасе, ты не поверишь.
И надо было не верить, но богатое воображение композитора живо дорисовало ему «такие штуки», и, как ни странно, он верил.
От «Зеркал» до Генштаба, от «Погребка», что на Гоголя, до «Щели» под «Асторией», с каждой порцией все сильней возбуждаясь, но кто от чего, искатели приключений добрались до бульвара Профсоюзов, где, по лживым заверениям Тербенева, проживали сестры-блондинки, то самое «лямур де труа» и «всякие штуки».
Здесь, в слабо освещенном переулке, между бульваром и улицей Красной, бывшей Галерной, доверчивый композитор около получаса слонялся в какой-то подворотне и, нагоняя страх на возвращающихся из булочной старушек, дожидался своего искусителя. Время от времени мимо приплясывающего сатира то под арку, то из-под нее проносилась стайка щебечущих нимф, и тогда у него, начинавшего уже трезветь от холода и ожидания, судорогой сводило в животе. Наконец, когда черви сомнения один за другим поползли в окоченевшую душу, из темных глубин появился Тербенев, но один, без блондинок, и при этом почему-то свеженьким дыша коньяком.
— Евгений Сергеевич, — лицемерно извинялся обманщик, — прости, дорогой, что так долго. Пришлось с Дарьей Францевной вместо них объясняться. Та еще немочка. А самих нет — она их отправила на задание.
Если бы композитор читал Достоевского, он бы сообразил, что здесь никакой Дарьи Францевны нет, а есть лишь сплошное тербеневское вранье, но Достоевского, как и всякой не годящейся для немедленного употребления литературы, он не читал, и потому загадочность сказанного принял за достоверность.
— Что же делать? — спросил композитор. — А нет ли других?
— Другие-то есть, — замялся Тербенев, — есть одна пара. Есть и где расположиться у них. Только вот уж слишком они мнят о себе. Их так просто не взять. Понимаешь, Евгений Сергеевич, не то чтоб уж такие недотроги, даже, пожалуй, фору тем блондинкам дадут, но любят, чтоб до этого все было красиво. О`key, понимаешь?
— Будет акей! — вскричал композитор. — А девочки как?
— Штучки что надо, — заверил Тербенев, — без предрассудков. Хотя на первый взгляд, конечно, и не такой шикарный вариант, как сестренки. То есть на любителя, что называется. Ну, ты понимаешь, — и, приложив как бы щепотку соли к губам, причмокнул.
Возбужденный композитор как раз оказался любителем и уже был согласен на «и не такой шикарный вариант».