— Да нет, — замялся Коля, — у меня сейчас времени нет. Я бы с удовольствием, да вот...
— Друзья мои! Вы маэстро и вы маэстро, — загудел над ними Александр Антонович, который уже очнулся от своих бранных мечтаний и незаметно подкрался к художникам, — словами не выразить восторгов сердца, — продолжал Александр Антонович, делая широкие жесты, — отрада видеть вас на бале: цветущий оазис в пустыне света. А впрочем, какой вернисаж: и пакгаузы, и бастионы, и фортификация!
— Какая фортификация?
— Ах, нет, это в сердце моем фортификация, — озадачил снова Александр Антонович, — а здесь все невнятица и кошмар. Но не предавайтесь унынию, друзья мои, а лучше проследуем в пиршественный зал. Там, за праздничным столом под звон бокалов мы продолжим нашу беседу.
Александр Антонович втиснулся между Тербеневым и Колей и, схватив их за руки, увлек к дверям. Две девушки шарахнулись в стороны, и, когда снова сошлись, одна из них, робкая блондиночка, спросила у стриженой подруги:
— А кто эти люди?
Та отвечала:
— Высокий — Александр Антонович, слева Тербенев, а третьего впервые вижу.
— А он гениальный?
— Кто?
— Александр Антонович.
— Монстр.
— А Тербенев?
— Ну что ты? Явная бездарность, гением может быть только урод.
— Я больше хотела бы быть красивой, — поникла невзрачная блондиночка.
— Ты рассуждаешь, как мещанка, — ответила стриженая.
Та еще больше поникла.
— Ну, а кто же гений? — спросила она.
— Это пока неизвестно.
Объяснение этому разговору нужно искать в трактате Минкина.
Стол, как люстра, сверкал хрустальными бокалами, ножами, вилками и всякими блестящими предметами. Конфетницы с конфетами, торт со свечками, тарелочки с каемками: золотыми, синими и без них. Надо всем этим великолепием в праздничных вазах зимние цветы опустили бледные свои головки.
И красное вино в диковинных бутылках отливало тем же цветом, что и рубиновое стекло висевшего над столом елисаветинского фонарика.
Но не обошлось одним только красным вином. Дробилась водка на алмазной грани графинов, какие-то ликеры, коньяк, серебряные горлышки над благородными черными этикетками — чего только не было!
И кого только не было за столом: искусствоведы, психологи, йоги, поэты и один одноглазый философ. Были дамы: по классификации Александра Антоновича, красивые, ученые и comme il faut. Некоторые дамы могли себя назвать и называли. Были дама-философ, и дама-психолог, и дама-искусствовед. Были и другие дамы, которые, кроме как дамами, никем называться не могли, но и те обладали несомненными достоинствами, например, эрудицией или каким-нибудь мнением, всегда справедливым. Был метафизик, был приезжий композитор из Харькова, был, наконец, и просто огромного роста детина, пришедший с поэтом. Был и сам поэт, курносенький, с мутными глазками мальчик. Да кого только не было за столом.
Но пока что не за столом, а поодаль и несколько слева сидело несколько человек, несколько человек бродило по комнате, трогая мебель и присматриваясь к столу.
Александр Антонович, стоя, лорнировал публику: бросил влево лорнет — часы, вправо — фонарик. Небольшая компания, с ними — Pauline.
«Кто такие?»
Весь в волосах и бороде сидел Минкин, что-то с благосклонным видом зачитывал.
«Этот одноглазый... философ? Встречал его, кажется, у Нины в салоне».
Боган, проходя мимо Александра Антоновича, за локоть ухом задел, остановился у окна, ручки назад заложил.
Две девушки появились и во все глаза уставились на него.
— Посмотри на него, — сказала стриженая.
— А что? — шепотом спросила блондиночка.
— Подождем!
— А те кто?
— Минкин читает.
— А те?
— Маленький — мистик, в свитере — поэт, а который напротив — экзистенциалист.
Вслед за Суховым-Переростком впорхнули факультетские девицы. Ладненькая брюнеточка, имея блокнотик в руках, забежала вперед.
— Вы говорите, психологический автоматизм? Трехслойная структура, вы говорите? Вы сказали сексуальная символика? — заглядывала в ноздри. — Можно вам позвонить? Я психолог-фрейдистка.
Боган метнул ревнивый взгляд от окна.
«Погоди, — подумал Боган, — вот будет трактат — будет взрыв».
— Если толпа правило, — донеслось до него, — то гений — исключение. Но многократно повторяющееся исключение образует правило.
Уши Богана нервно встрепенулись.
«Что же это он делает? — подумал Боган. — Он ведь так все испортит... ведь еще не время...»