А Тербенев, сделав свое черное дело, обошел тело лежащего Богана и вышел в соседнюю комнату. Верный данному слову и желая поддержать, вслед за ним поплелся и Александр Антонович.
Коля вошел в полутемную комнату. В желтом пятне торшера одни спины, сбившиеся в тесный круг. Ни одной головы, — только согнутые спины, как будто там творилась тайная молитва, какое-то средневековое ритуальное действо совершалось.
«Что? Что они делают там?»
Скользя осторожно пальцами по шелковистой стене, Коля стал красться к прихожей.
«Что они делают там? Что замышляют?»
Перебирая пальцами, скользил вдоль стены. Пальцы нашарили. Вот!
Резко щелкнул под пальцами выключатель. Вспыхнул яркий, ослепительный свет, и комната стала квадратной.
Они развернулись огромным цветком — там, на полу, лежало неподвижное тело.
Коля охнул.
И сразу лица плеснулись по стенке одним розоватым мазком. И с розовой ленты на Колю уставились тридцать три глаза, и ни в одном из них не отражался свет.
Тербенев вошел в «пиршественный зал» и понял, что кончен бал: стол разгромлен, бутылки пусты, и за столом одинокий мистик обгладывает куриную ногу.
Тербенев для верности поискал глазами на столе — нет, решительно нечего выпить. Тогда он оценивающе посмотрел на поникшего Сухова-Переростка: над тем психолог-фрейдистка по книжечке нараспев читала какие-то псалмы.
«Этот готов, — уныло отметил Тербенев, — совсем никуда».
Непроспавшемуся и злому Тербеневу прямо зудело к кому-нибудь прицепиться. С еще неясной, но заранее мерзкой надеждой он подошел к мистику и стал смотреть на него в упор. Обдумывал мистика. Мистик подавился куриной ногой — он не выдержал взгляда.
— Ты что? — спросил мистик, вынимая ногу изо рта.
Тербенев к нему наклонился.
— Скажи мне, кудесник, — спросил он у мистика, — ты черный маг или белый?
Ему было абсолютно наплевать, что скажет мистик. Скажи тот, что белый, Тербенев и тут бы придумал какую-нибудь пакость, но мистик, секунду посоображав, ответил на всякий случай:
— Черный, а что?
— Знаю средство, — сказал Тербенев.
— Что за средство? — не понял мистик.
— Народное средство против колдунов.
— Да, а что за средство? — полюбопытствовал мистик.
— А вот! — крикнул Тербенев и резким движением сунул ему под нос изящный шиш.
Мистик отпрянул.
В этот момент Александр Антонович, сообразив, что Тербенев подкапывается под мистика, подобрался к нему сзади и дернул за фалду.
— Мистик, покажь хвостик, — тоненько пропел Александр Антонович.
Мистик взвыл, вскочил и кинулся из комнаты прочь, а Александр Антонович и Тербенев вслед ему закричали:
— Ату, ату его!
Александр Антонович в пьяном восторге схватил со стола красивую бутылку и пульнул ею в елисаветинский фонарик. Раздался грохот, звон разбитого стекла, в темноте на стол посыпались невидимые, но, наверное, рубиновые осколки. Тербенев засвистал пронзительным, разбойничьим свистом.
— Ату его, ату! — кричал Александр Антонович. От этого крика сумбурные мысли Александра Антоновича перекинулись на борзых, он опустился на четвереньки, и кромешную мглу огласил долгожданный неистовый лай.
За окном все было абсолютно черно. Сквозь низкие тучи не пробивалась луна, не светили фонари во дворе, и в комнате ничего не было видно.
Лялино сердце билось так громко, что казалось, бабушка проснется. Ляля села на кровати и стала всматриваться в темноту.
«А что, если Александр Антонович все же не предупредил Колю? Забыл или не застал его дома?.. Что тогда? Коля сейчас спит и не подозревает, что утром... Александр Антонович, он ведь такой… такой рассеянный, он может и забыть».
Ляля вспомнила, как Александр Антонович тогда понес про какого-то подростка и про звезду...
Нет, надо было все-таки оставить Коле записку, потому что очень может быть, что Александр Антонович забыл. Ведь если бы Коля знал, он бы непременно ей, Ляле, позвонил. Если, конечно... Нет, он бы в любом случае ей позвонил.
Ляля вздрогнула, потому что в прихожей ей послышался телефонный звонок. Не слишком громкий, но такой, что Ляля услышала. Одна Ляля и больше никто. Ляля вскочила.
«Кто это? — подумала Ляля, лихорадочно шаря ногами по коврику. — Коля? Неужели? Ну конечно же, он: больше некому. Ах! Да где же тапочки?»
Наконец, не найдя, босиком она выбежала в коридор. В темноте прошлепала по полу до телефона, на ощупь взяла. Она сорвала холодную трубку. Телефон молчал. Из трубки не доносилось ни шороха, ни звука. Хоть бы гудки; не было и гудков. Ляля подула в трубку — молчанье.