Гудзеватый подлил Асе в рюмку ликера, подсунул ей книгу «Частная жизнь Екатерины Великой» и вышел в кухню. Он пошел заваривать «фирменный» кофе.
«Пора, — думал Гудзеватый, — почва готова».
Весь день посещали. Было все: гробница Александра Невского в Госэрмитаже (девяносто пудов серебра!), маятник Фуко в Исаакиевском соборе (материальное существование жизни) и кровавый бифштекс в «Метрополе» (совсем по-английски). Хотели успеть на квартиру поэта, но к Пушкину их не пустили — там было закрыто.
«Завтра, — подумал Гудзеватый и блаженно потянулся, — завтра, перед филармонией», — взял кофеварку и вышел в коридор. В квартире было тихо.
Дверь открылась, и даже через темный тамбур потянуло холодом. Рыжий старшина стащил шапку и шапкой долго сбивал с шинели налипший мокрый снег.
— Уф! — сказал старшина и стал расстегивать пряжку на груди.
— Чаевничаешь, Ефремов? — кивнул он другому, огненно-рыжему сержанту, сидевшему за столом. — Налей-ка и мне, продрог как собака. Ну и погода сегодня — сто лет такой не видал. Машину твою замело чуть не до крыши. Погодка!
— Зато спокойно, — ответил Ефремов, доставая из стола чистый стакан. — Спят хулиганы — ничего не случится.
— Да, теперь можно и вздремнуть до утра, — сказал старшина, — теперь уже до семи никто не придет. В семь только уполномоченный придет по тунеядцам.
— Это что? Того, что ли, брать, с бородой?
— Да, Болотова! Мне, по совести, жалко его, — сказал старшина, — он не вредный, тихий такой, хоть и тунеядец. Я его знаю: моя девочка с ним в одной квартире живет. Злится, наверное, моя, — усмехнулся старшина, — но некогда, некогда, Ефремов. Понимаешь, некогда зайти. Конец года, Ефремов.
— Чего же сама не зайдет? Мы бы тут посмотрели. — Ефремов подмигнул.
— Она не зайдет, — вздохнул старшина, — она такая. Ладно, Ефремов, я здесь вздремну часов до пяти, а потом — ты. Разбуди, если что... Да, вот что еще, мотор прогрей — вдруг что случится.
Ефремов зевнул:
— Чего ж случится?..
Петров проснулся от холода. Он лежал на боку и, когда попробовал повернуться, почувствовал, что плотно стиснут с двух сторон какими-то штуками. Штуки были кругловатые, холодные. Петров бесчувственными пальцами осторожно постукал — стук был железный.
— Точно — бочки, — сказал Петров, — железные бочки, я в гараже. Но оказался не гараж. С хрустом отломив твердую полу от мерзлого асфальта, кое-как поднялся и увидел, что он в подворотне какого-то дома, а бочки — мусорные бачки. В арке вместе с крупным снегом проносился мутный чужой свет, и Петров почувствовал одиночество и похмельный страх. Он вышел из темной подворотни и по сторонам огляделся. На пустом бульваре намело большие сугробы, и за вьюгой едва угадывались деревья. Петров застегнулся и пошел, держась поближе к стене, чтобы в случае чего прислониться.
«И как это я не замерз? — тупо думал Петров. — Мог бы спокойно замерзнуть, а завтра — аванс. — Петров ужаснулся. — Скорее домой, — подумал Петров, — и в койку».
И, чтобы сократить дорогу, попытался опьянеть, но опьянеть не получалось, и дорога казалась удивительно долгой. Сильный озноб начал бить похмельного Петрова.
«К-каак это я не з-замерз? — думал Петров. — Бог п-проносит. Ок-качурился б-бы сп-спо-койно».
У Петрова зуб на зуб не попадал. Он поднял свалявшийся цигейковый воротник и быстрее зашагал по глубокому снегу у стены. Внезапно что-то тяжелое упало Петрову на шапку, свалилось на плечо и, оттолкнувшись, сигануло в бок. Оно, черное, прошив снег тонкой строчкой кошачьих следов, стрельнуло через бульвар наискосок и за вьюгой пропало. Петров, соображая, прищурился.
— Ночное дело! — суеверно сказал Петров и перекрестился.
Коля пробирался по глубоким сугробам, почему-то по обочине тротуара. Он старался осмыслить.
«Пушкин на стуле сидеть не умел, и все индивидуальны: у Богана, например, уши, пигментация, пальцы».
Коля стоял в сугробе, как статуя.
«Все поголовно лилипуты. Повзводно. Шагом арш!
Из боц-ман-ской ка-ю-ты раз-да-лась
Коман-да та-ка-я.
Рота-а стой! Сто-ой, — вспомнил! У неконформной личности должен быть штамп в паспорте. Предъявите мозжечок. Бибикова — над ними командиром, потому что у Богана пигментация, а работа не главное».