Коля, как статуя, переместился с сугроба на сугроб.
«Нет, это не все пока... Тут еще какая-то связь. Кого-то в этом полку не хватает. Вот только бы вспомнить кого. Если бы вспомнить, все стало бы ясно».
Коля стоял на сугробе.
«Ясно. Вот она связь — Гудзеватый. Но при чем же он здесь, Гудзеватый? А при том, что Пушкин на стуле сидеть не умел. Но при чем же? Ведь Гудзеватый на стуле умеет сидеть? В том-то и дело, что Гудзеватый умеет. Но Боган ведь не умеет? В том-то и дело, что не умеет. А суть этих явлений одна. «Суть сути — в отличие от несути несути». Суть в том, что здесь никакого отличия нет, а напротив, «суть сути равна несути несути». Значит, как сети расставивши сути, Гудзеватый на стуле сидит? Гляди-ка, как он ловко сидит! А с виду безобидный такой холостяк».
Итак, связь установлена. Ну, хорошо! Он, Коля, не так прост, как им кажется. Он их раскусил. Сейчас он пойдет, он им скажет. Он докажет. Он им пока-а-жет!
Коля сошел на тротуар. Вдруг он съежился, сжался.
— Проходите, проходите, гражданин. Что, постового не видели? Спать пора. Завтра на работу.
Коля взглянул на красный околыш, молча прошел.
«Какая там работа?»
Прошел.
«Эх, Лялю бы увидеть хоть раз! Позвонить бы, да нельзя. Нет, нельзя! Эх, Ляля, Ляля, прощай!»
И пошел. Куда он пошел? Нельзя же — ведь завтра!.. Но Коля не знал.
Темная, снежная, вьюжная ночь. А главное, поздно. И через мост... Метель не срывала с решетки мокрого снега. На том берегу вполсвета светили огни. Впереди сквозь мутную завесу фонарного света и частого снега, там скользила и ускользала, и исчезала тонкая бесплотная тень. Мягко отталкиваясь ногами, увязая в снегу, поспешил, сам не зная зачем. За тенью, за какой-то бесплотной тенью. Куда же ты, Коля? Безумие — гнаться! Тень пропадала в порывах ветра, снега и света. За поворотом, в аркадах Андреевского рынка пролетел, пересекая, один за другим параллельные светы. Сквозь аркады видел фигурку. Две тени. Тени здесь удлинялись, там сокращались. Тени... шаги. В ушах обрывки концерта сливались и там, у Андреевского собора, громко: «Ля-а-а-ля!» И оседала синяя пена вокруг деревьев. Ветхое кружево падало с веток. «Ляля! Ляля...»
Ряд выскольжин лунною дорожкой протянулся вдоль тротуара. Коля Лялю катал, мчал по лунной дорожке, и Ляля смеялась...
Ляля смеялась, смеялась, но смех развивался, как фортепианная строчка; заканчивался грустно так, высоко: «О-ха-ха-ха!» Но вдруг прервалась дорожка — и прозияла дыра. Между Лялей и Колей разъехался мост, и та половина поднималась все выше и выше, и... Коля с восторгом смотрел: там, наверху... там синяя девочка стояла.
«О-ха-ха-ха!..» Ляля махала рукой на том берегу. На снегу заметалась черная фигурка. Там, вдалеке — «Коля! О, Коля!». Наплывало лицо, страхом расширялись зрачки. «Ко-о-о-оля!» Здесь из переулков, из-за домов высунулись хари, страшные маски. Там Сухов — здесь Переросток, и поменялись местами: здесь Сухов — там Переросток. И заиграли, и слились в одно. Сухов-Переросток. Но Боган возник, соединился. Сухов-Переросток-Боган. И Бибиков с ними — аб-бракадабра, о, гидра! Ты, многоголовая? Он бросился освобождать. Навстречу они развернулись черным цветком. Там, между ними, лежал на снегу окровавленный, анатомированный... ли-ли-пут!
«Коля?!» — «Я», удар налево... и направо. И дробный стук по асфальту. Черный чугунный гололед и милицейские трели. Из-за угла холодной манной в лицо. Но вот переулок. Наполненный демонстрантами трамвай прогремел. И можно бежать. А они совсем уже близко. Бегут — не скользят, кулачищи вперед, а вместо лиц одна серая смазка. Рыжая голова Бибикова моталась из конца в конец. Квартальный бежал, на бегу он игриво бодал и обнимал уродов. Они совсем уже близко.
«Но нет, меня не возьмешь! Со мной мой маузер!»
Коля рванулся, перепрыгнул через полотно, скатился по насыпи вниз, маузер в руке. Совсем такой, как в кино, такой же плоский и длинный, с круглой рукояткой. Ее трудно было удержать в руке; и маузер вертелся, когда Коля пытался нажать на курок. Но маузер выстрелил и... стал стрелять, беззвучно выбрасывал серые облачка дыма, похожего на вату. Монстры метались по насыпи, не приближаясь и не останавливаясь. Пули рвали из них клочки серого легкого вещества. Квартальный Бибиков все так же шнырял среди них. Маузер плавно повернулся в руке. Стало горячо. К горлу подползла и остановилась мокрота. Коля закашлялся. Из середины груди выкатилась и потекла на пляжный песок железнодорожной насыпи горячая тонкая красная струйка. И Коля ощупывал длинными пальцами, и пальцы стали красными от крови. Горячие слезы заливали Колино лицо. Он лежал на диване в своей комнате, сквозь окно пробивался белый фонарный свет, и глаза в глаза на него смотрел Гудзеватый. Холодная рука Гудзеватого лежала у Коли на груди, ткнув в нее указательный палец.