«Глаза-а-а! Глаза!»
Пегие волосы шевелились. Боган пригнулся, втягивая живот, но пальцы настигли, ткнулись Богану в бок и пошли вдоль и поперек циркульными ножками по телу, защекотали.
— Козу, козу-у-у! — пел Тербенев оперным княжеским голосом. — Баду-баду-баду... Сделай козу, Паша. Еще никто не делал козу.
Боган отпрянул, хотел бежать, но тут он увидел, что из темноты на него смотрит множество глаз и все они жгут и все делают ему, Богану, козу. Страшно, отчаянно закричал Боган и в холодном поту проснулся.
Некоторое время он не дышал. Лежал неподвижно, пока не прояснилась в глазах невнятная лепнина на потолке. Тогда, высунув из-под ветхого одеяла маленькую ручку, сложил пальцы как надо и облегченно вздохнул.
— У-уф! — вздохнул Боган. — Это только сон.
В дверь постучали. Боган слабым голосом отозвался:
— Кто там?
— Павел! — раздалось из-за двери дамским голосом. — Вам звонили из интерната. Просили позвонить.
— Хорошо, позвоню, — прохрипел Боган.
И — погромче:
— Я им позвоню.
— У-у-уф! — вздохнул Боган. — Это был только сон, — еще вздохнул. — Я буду бороться!
Приподняв пегую голову, маленькими глазками зашнырял по комнате. Убедившись в безопасности, откинул одеяло и на маленьких, босеньких ножках, на цыпочках подбежал к окну. Подозрительно оглядел улицу и сказал:
— Меня это не касается.
Отошел, пересек комнату, выглянул за дверь. После всех этих действий вышел на середину комнаты, остановился, поднес руку к глазам, и, сложив надлежащим образом пальцы, сказал:
— Буду бороться!
И надел штаны.
На него смотрело множество глаз.
Он вынул из громадного резного буфета хлеб, колбасу и кефир. Сделал бутерброд. С мрачным удовольствием смотрел на холсты — нет, глаза не жгли.
«Да, глаза самая выразительная часть человеческого тела, — подумал Боган, кусая бутерброд. Его уши заходили в такт его мыслям. — Производит впечатление, жуткое впечатление, — думал Боган, — чем страшней, тем лучше. — Он отпил из бутылки кефира. — Это, пожалуй, посильней, чем у Сальвадора Дали. Да, глаза, — думал Боган, жуя бутерброд. — Глаза плюс угрюмая мрачность. Мрачная угрюмость, ну и что? Без рекламы нельзя: в наше время все делают себе рекламу. Сальвадор носит усы — это его стиль. А угрюмая мрачность — это мой, Богана, стиль. И это действует. Нужно заявлять о себе. Истинные гении только так и поступают. Вот я прямо и открыто заявляю о себе, и это действует. Нужно, необходимо подавлять и личностью, и угрюмой мрачностью... и глазами. Глаза впечатляют, — думал Боган, — в глазах есть философия, есть даже какой-то намек. Это вам не Сухов-Переросток, — думал Боган. — Сухов-Переросток непонятен, а я понятен. Ой, нет! — испуганно подумал Боган. — Я-то как раз и непонятен. Так, — успокоился Боган. — Нет, конечно же, я не понятен толпе. Толпе понятна только серая бездарность, а я сюрреалист. С одной стороны, как бы и реализм, а с другой — нет. Конечно-конечно. Но глаза — это ж надо было придумать! Дом с глазами. Кто видел дом с глазами? Никто. А он увидел. О, он все время видит глаза! Везде глаза, они преследуют его даже во сне». — Боган поперхнулся. — Этот Тербенев, — подумал Боган, — ну что ему надо? Что он смеется, что издевается! Это, в конце концов, унизительно: „Паша, Паша...“ Какой я ему Паша! Для него нет ничего святого. Даже над картинами смеет смеяться, в неграмотности меня обвиняет. Еще какие-то имена называет. Конечно, умничать каждый может, а вот ты поди напиши такое. Не-ет, где страшно, там и сюрреализм. А что, если он знает? — Боган похолодел. — Нет, этого не может быть, — успокаивал себя Боган. — Нет, конечно, не может быть. Минкин не выдаст, Минкин не подведет. Просто это зависть в Тербеневе говорит. Просто зависть. Он завидует, бездарный красавчик. Завидует, потому что у него нет комплекса неполноценности, а без комплекса неполноценности гения не бывает. И вот он завидует, потому что у меня комплекс есть. Ничего, Минкин не выдаст, Минкин не подведет!»
Боган вышел в коридор. В коридоре снял с висевшего на стене телефона трубку и набрал номер:
— Семена Александровича! Семен Александрович, это вы? Боган говорит. У меня все готово. Нужен будет рабочий, чтобы повесить. Нет, я сам принесу.
Боган повесил трубку, постоял, вернулся в комнату. Вытащил из-за большого холста с глазами щит поменьше, на щите нарисованы мужчина и женщина в позе полета. Заголовок: «За спортивную жизнь».
Боган оделся. На улицу вытащил щит. Сзади захлопнулась дверь. Боган прищурился.