Я тоже побывала замужем, если так можно назвать мою недолговечную связь с коллегой по работе — вечно испуганным, рано лысеющим «маменькиным сынком», который даже носки себе боялся купить без того, чтобы мама предварительно не одобрила этой покупки. Мы прожили с Михаилом три мучительных года, и его мама последовательно не одобряла его носки, мои кастрюли, способ расстановки мебели в нашей квартире, методы воспитания нашей дочери Лики, родившейся на второй год этого, с позволения сказать, супружества, и многое другое.
В конце концов терпение мое лопнуло, и я выставила тряпку-мужа за дверь. Сделав это, я вздохнула с облегчением, услышав по ту сторону двери точно такой же вздох.
С тех пор я видела Михаила не более одного раза в месяц: алименты на Лику он приносил с календарной точностью.
Недавно дочери исполнилось восемнадцать, и она ознаменовала это событие тем, что ушла из дому «на вольные хлеба», сняв с подружкой хлипкую хрущевку в Теплом Стане и заявив мне, что теперь она будет сама строить свою жизнь.
Я не возражала — я понимала, что со своим замкнутым характером, маленькой зарплатой и старомодными взглядами не смогу дать единственной дочери ничего существенного.
Кроме любви — но эта любовь, кажется, была ей не особенно нужна.
— Ну зачем ты так часто звонишь, мам? — спрашивала она скучающим голосом в те редкие дни, когда мне удавалось поговорить с ней больше двух минут. — Ну у меня все хорошо, мам. Я уже взрослая, мам. Если мне что-то понадобится, я тебя сама наберу!
Я отключалась, чувствуя в сердце тягостную грусть.
Одиночество — не лучшее состояние для женщины тридцати восьми лет, даже если она с молодости не любила шумных компаний. Мне было плохо без Лики, скучно и грустно без ее задорного голоса и хорошенького, подвижного, всегда гримасничающего лица. Но девочке нужна свобода, и я решила не перечить дочери, потому что не желала ей повторения своей судьбы.
С девственностью Анжелика рассталась без сожаления во время шумной попойки в общежитии и с тех пор задалась целью детально и постранично пройти весь курс, предложенной автором Камасутры. От каждого нового опыта она приходила в совершенно щенячий восторг и охотно делилась ощущениями со всяким желающим, к моему великому смущению: я безуспешно пыталась намертво впаять в ее сознание старомодное представление о том, что невинность — главное приданое порядочной девушки.
Но боже упаси было объяснять вольное обращение Лики со своим телом природной распущенностью! Ей, девушке с ярким, совершенно не похожим на мой темпераментом, было просто все на свете интересно. Дочка умирала от любопытства и жажды новых, еще не изведанных ощущений, и даже такая несовременная замшелая тетка, как я, это понимала.
Совсем другое дело Люська: клубы, презентации, посиделки, танцы до утра и новые знакомства — это была ее стихия. Даже сейчас, когда нам обеим было под сорок, подруга продолжала оставаться такой же легкой на подъем светской девицей, как и в молодости. Несколько лет они с мужем-банкиром прожили за границей, вернувшись лишь недавно. И сразу после возвращения Люська стала вести еще более светскую жизнь, чем прежде. Ни одна премьера в Москве не обходилась без того, чтобы Люська не побежала туда демонстрировать свои наряды.
Да, если уж у нас с Люськой и было что-нибудь общее, то только образование: мы закончили один институт, где и подружились.
Правда, Люська закинула свой диплом ботаника на шкаф на второй же день после его вручения (у нее было оправдание: в то время она как раз ждала рождения Леры), а я пятнадцать честных лет оттрубила экскурсоводом в Ботаническом саду. Но ботаники — не самая востребованная нынче профессия, и, после того как в Ботаничке прошло сокращение штатов, биржа труда могла мне предложить разве что место продавца в цветочном киоске. Место это мне никак не подходило («С твоими мозгами!» — воскликнула Люська, и в глубине души я была с ней согласна). Но, просидев целый месяц без работы и проев свои, мягко говоря, невеликие сбережения, я уже готова была примириться с неизбежностью.
Здесь надо добавить, что к этому времени мы с Люськой уже давно потеряли друг друга из виду, и мне даже в голову не могло прийти, что наша скороспелая студенческая дружба, захиревшая еще до окончания института, когда-нибудь возродится. Короткое «Привет-привет!» при редких случайных встречах, еще более редкие телефонные звонки и открытки к празднику — вот и все, что осталось через двадцать лет от былого товарищества.