– Салют! Николас пошел домой и передавал всем привет.
– То есть как?
– А так! – Она посмотрела на Владика с вызовом. – Верке он не понравился, а раз так, какой смысл его терпеть? В конце концов, кто платит, тот и заказывает… мужчину, или я не права? Мы хорошо провели время, а теперь пора и к делу приступать. Вера сейчас отправится проветрится, ну, погулять то есть… часика на два, а мы с тобой займемся делом. Тем самым, зачем сюда пришли. Мне, милый мой, не шестнадцать лет. Я нормальная здоровая баба, и желания у меня тоже вполне здоровые и вполне женские! Понял? Вижу, понял. Ну так как?
Такой быстрый переход от томной расслабленности к делу ошеломил не только меня, но и Владика – а уж ему-то, казалось бы, смущаться было нечего! Три или четыре секунды он осмысливал ситуацию. Затем засмеялся – и вмиг преобразился из галантного кавалера в циничного альфонса.
– Ну что ж! Люблю людей, которые называют вещи своими именами. А тем более готовы за это платить. Значит, говоришь, пора приступать к делу? Что ж! Веди меня, моя Мессалина.
Даже не оглянувшись на меня, он приблизился к Люське, которая продолжала смотреть на него с вызовом, и вдруг, резко наклонившись, рывком поднял ее с пола и забросил к себе на плечо! Подруга рассмеялась странным, каким-то колючим, игольчатым смехом и ухватила его сверху за ремень брюк. Не сказав мне ни единого слова, парочка скрылась за дверью соседней комнаты…
* * *Конечно, «проветриваться» я никуда не пошла – да и кто бы решился отправляться на какую-то ненужную прогулку в два часа ночи, особенно когда за окнами стоит такая непролазная темень?
Я вернулась в кухню, минуту посидела на стуле, стараясь успокоить себя, что дело подошло к концу и вот-вот вся эта гадость и мерзость останется позади. На душе каким-то черным и плоским резиновым блином лежало нехорошее предчувствие.
Чтобы избавиться от него, я залпом выпила то, что еще оставалось в моем бокале, и постаралась навести на своей кухне хотя бы какое-то подобие порядка. К приглушенным шумам из спальни, все-таки доносившимся до моих ушей, я старалась не прислушиваться. Но кое-что там происходило, это было ясно.
В раздражении от того, что мне никак не избавиться от этих звуков, я включила маленький переносной телевизор, стоявший на холодильнике. Показывали какой-то шумный и жесткий американский фильм – со стрелялками, криками, горами трупов, красиво падающими и красиво измазанными в собственной крови. Ага, прекрасно! С таким фильмом какой-то час я еще смогу продержаться.
Устроилась я очень уютно: забралась с ногами в свое любимое кресло, втиснутое между окном и «пеналом» с посудой, укрылась пледом и попыталась сосредоточиться на сюжете.
Но что-то не получалось. Шел третий час ночи, и к векам лепилась предательская дремота, которую не могли отогнать даже треск выстрелов и крики, доносившиеся из телевизора. В глаза мне словно насыпали песок. Вздохнув, я опустила голову на руку, лежавшую на ручке кресла.
Всего час… Или даже уже меньше… Каких-нибудь минут сорок… В случае чего Люська сама меня позовет…
– Верка! Верка! – меня сильно и резко трясли за плечо. – Верка! – кто-то грубо хлопнул по моей щеке, заставляя проснуться. – Да очнись же ты, Верка!
Но даже пощечина, которую я получила чуть ли не в первый раз в жизни, не заставила меня вскочить с места. Прошло, наверное, не меньше трех или пяти минут, пока я пришла в себя.
– Ну наконец-то! – зло сказала Люська.
Она стояла передо мной, закутанная в одну простыню, которую придерживала на груди голой рукой. Утро не шло моей подруге: вчера еще золотые локоны сейчас были похожи на свалявшуюся паклю, а лицо ее приобрело какую-то болезненную бледность.
Ощущая какой-то незнакомый доселе туман в голове, я некоторое время не могла отвести взгляда от этого болезненно-бледного лица с полукружиями теней под глазами и бескровных губ с сеточкой морщин по обеим сторонам рта. Сейчас, без косметики и прически, с открытой шеей, Люська выглядела ровно на столько, сколько ей было на самом деле – сильно за тридцать. Правильнее было бы даже сказать – глубоко под сорок.
– Что случилось? – наконец спросила я. Во рту у меня при этом как будто ворохнулся ком ваты.
– Это я должна тебя спросить, что случилось! Ты что, так всю ночь в кресле и продрыхла? Вместо того чтобы делать дело! С ума сошла, да? Столько работы, столько сил – и вся ночь насмарку! Отвечай – сделала ты фотографии или нет? А? А, и так вижу, что нет!
Люська схватилась за голову, но в ту же секунду, ойкнув, подхватила и натянула повыше сползающую простыню. Затем шлепнулась рядом со мной на табурет:
– Ну? Ты что? Ты вообще в порядке?
– Кажется, – ответила я, спуская ноги на пол.
В голове шумело, все тело ужасно затекло. Я чувствовала себя такой разбитой, как, бывало, во время работы в Ботаничке, когда мне приходилось часами окучивать в теплице какую-нибудь заокеанскую пальму «Кафру Эквадор».
Только сейчас до меня дошло, что уже утро. Или даже день? В конце сентября светает около девяти, а за окном стоял не зыбкий рассвет, а ясный солнечный свет.
Боже мой, неужели я проспала несколько часов кряду?!
– Сколько сейчас времени?
– Почти двенадцать! А в час – встреча с клиенткой в нашем офисе! Где нужно будет дать ей отчет о проделанной работе! Что мы ей скажем, интересно? Господи, так глупо, так бездарно провалить первое же дело!
Она опять схватилась за голову, на этот раз запихнув конец простыни куда-то под мышку.
– Ничего не понимаю… Как это могло получиться?
– Ты у меня спрашиваешь?!
Да, глупо. Ну что ж, как бы то ни было, а приходилось принять к сведению неизбежное: вчера ночью я уснула и, вместо того чтобы сделать снимки, которые мы бы сегодня могли победно предъявить Марии Антоновне, проспала все на свете, а Люська…
– А ты? Ты тоже проспала?
– Ну еще бы! Я ведь целиком на тебя понадеялась! А то вскочила бы и побежала за фотоаппаратом – сразу же, как только он уснул! Я сначала ведь все ждала, пока он заснет. А потом и сама… Как-то так, знаешь, сразу отрубилась. Как убитая!
Люська вдруг хихикнула и закрыла лицо руками, а потом хитро посмотрела на меня сквозь раздвинутые пальцы:
– И как раз меня-то нельзя винить за то, что я уснула! Это было такое… такое… Ох, Верка, а ведь этот Владик и впрямь потрясающий любовник! Давно со мной такого не бывало! Знаешь, ради такой ночи… ради такой ночи стоило связаться со всем этим делом! Зря ты сама отказалась, Верка, ведь бабий век, как в народе говорят, он же недолог…
Я покраснела (сама не знаю почему) и, чтобы вернуть ее с небес на землю, задала первый же пришедший мне в голову вопрос:
– Но ведь ты ему заплатила? Интересно, сколько?
У Люськи вытянулось лицо.
– Нет… Я даже и забыла, что он из тех, кому надо платить… И ты знаешь, Верка, он никаких таких денег у меня и не спрашивал… Ушел, и все.
– Что? Он ушел?!
– Ну да! Я проснулась, а его нет. Думала, он в ванную комнату пошел или в туалет, подождала, потом пошла искать – нигде нет! Зашла на кухню, а там ты сидишь. И спишь! Нету, нету, ушел. Совсем ушел, и денег не взял! Ох, Верка! Значит, я еще могу нравиться просто так! – воспрянула она духом. – Да еще так нравиться, что с меня и деньги стыдно взять! Ох, хоть что-то хорошее вышло из всей этой истории!
Я потерла глаза.
– Ладно, – добавила она через минуту, поднявшись с места и в очередной раз поплотнее завертываясь в простыню. – Давай уж собираться в контору. И причем поживее: клиентка уже через час придет, а нам еще ехать. Я первая в ванную, ладно?
И убежала, не дождавшись ответа.
Я вышла в комнату, чувствуя себя премерзко: после всего случившегося моя квартира казалась мне каким-то притоном. Пахло чужим парфюмом, чужим присутствием. Это было ужасно!
Заглянув в спальню, я увидела на кровати ком смятого постельного белья; к горлу подступила тошнота. Дав себе в сотый или даже уже в сто первый раз клятву, что больше я никогда не свяжусь ни с чем подобным, я подошла к окну, отдернула шторы и потянула на себя створку, физически ощущая необходимость свежего воздуха.