– А откуда же тогда, – она вытянула руку вверх, будто приготовляясь отдать команду: «Пли!» во время расстрела за предательство, – откуда же ты знаешь, что это – мальчик?
– Дорогая моя, – трепыхнулся любимый, – как-никак, моего жизненного опыта хватает для того, чтобы научиться отличать девочку от хлопца.
– Где же это ты, интересно, – все так же зловеще продолжала наседать на Петра Петровича невеста и уперла руки в бока, в очередной раз тряхнув окончательно распавшейся на составные части прической, – где же ты разглядел у него то самое, что отличает девочку от мальчика, если он – в ползунках?!
– Олечка, но ведь ползунки-то – голубые!
И тут найденыш, словно почувствовав, что до сих пор ему уделяли слишком мало внимания, поднатужился, крякнул, выгнулся дугой и включил сирену такой силы и мощи, что любовников буквально отбросило к противоположной стене.
«Только родился – и уже чем-то недоволен», – подумал Петр Петрович с невольным осуждением.
– Боже мой, боже мой! – это читалось у Ольги Петровны по губам, ибо работа легких малютки не давала им возможности услышать друг друга. – Боже мой, ведь надо же что-то сделать!
Опасаясь за собственные барабанные перепонки, они завернули младенца в одеяло и кинулись с ним вниз, ко мне.
Почему ко мне? Не знаю. Наверное, потому что в нашем подъезде я все-таки считалась кем-то вроде начальства.
* * *Самое интересное, что, пока они спускались до поста консьержки, сверток затих. Правда, гневное дитятко еще взбулькивало какими-то остаточными звуками, но, главным образом, по инерции. Сейчас его больше занимали мои действия – я, путаясь в неуклюже навинченных на мальчике простынках, пыталась извлечь его из кокона. При этом Петр Петрович позволил себе пощекотать малыша под подбородком, погладить по спинке и внушить ему первые представления о чувстве собственного достоинства:
– Ну же, малыш, будь мужчиной… Мужчины не плачут! Ты будешь смеяться, но сам я не плачу никогда… А если плачу, то только в череп… Только в череп – не наружу!
Не сказала бы я, что крошка был настроен философствовать на эту тему. Пока я перепеленывала его (убедившись, что никакой записки при нем нет), мальчик лежал на моем столе и пока еще беззвучно открывал ротик. Судя по всему, ребятенок просто делал передышку перед тем, как во второй раз расправить легкие.
– Вот, черт возьми! Ни одной особой приметы! – заметила Ольга Петровна.
– Зато он замолчал, – любовно возразил Петр Петрович. – Ишь, чует, хороняка, умелые женские руки! Почувствовал себя мужчиной – и перестал плакать…
– Он пока еще ничего не почувствовал, – проворчала Ольга Петровна, беря спеленатого малыша на руки и осторожно трогая его лобик. – Смею тебя уверить, мужчиной он почувствует себя не раньше, чем научится пи́сать стоя.
– А по-моему, он на меня с симпатией глянул! Вон, смотри, даже улыбается…
– Чушь! – отрезала Ольга Петровна и опешила: младенец, действительно, смотрел на нас серо-голубыми глазенками и строил приветливую гримасу. – Гм!.. – младенец снова перекочевал в мои руки. – Я считаю, надо вызывать милицию.
Я тоже так считала. У меня на посту было тепло, даже почти жарко, однако это не давало нам основания держать здесь малютку сколь угодно долго.
В ожидании прибытия милиции я и Петр Петрович приступили к исследованию розового одеяльца и пеленок-покрывалец. Всего этого в свертке насчитывалось достаточно, целое приданое. Между простынкой с вышитым уголком и краем одеяла я нащупала что-то твердое, вынула. Это были красный пластмассовый утенок с обгрызенным клювом и маленький плюшевый мишка, тоже не новый. Странное обстоятельство! Само одеяло было не новым, а пеленки и ползуночки – словно только что из магазина. На некоторых даже виднелись еще не сорванные ярлычки.
– «Распашонка детская, фланелевая», – прочитала я на одном из них. – Магазин детской одежды «Кукленок», ул. Соборная, 8а… «Мы оденем вашего ребенка, как куколку!»
– Ну и что? Думаете по такой примете родителей его найти? – безнадежно махнул рукой Петр Петрович. – В этом магазине ежедневно сотни, если не тысячи покупателей. Тем более что мы даже не знаем, когда именно все это приобреталось.
– А записки, записки нет? – еще раз спросила я.
– Нет, – ответил он, в последний раз переворошив груду тряпок в одеяле. – Нет. Вот только…
На свет появился новый предмет – маленький, но тяжелый. И наспех завернутый в газету, на которой кое-где проступили неровные масляные пятна.
– Осторожно! – вскрикнула я, чувствуя, что вторая находка грозит действительно большими неприятностями. Но было поздно. Петр Петрович в два приема разворошил несвежий газетный лист и, не веря своим глазам, медленно поднял то, что там лежало.
Пистолет.
Нахмурив кустистые бровки, Петр Петрович поднес ствол к картофелеобразному носу и, совсем как собака-ищейка, часто-часто обнюхал черное дуло.
– Называется – с Новым годом вас, дорогие товарищи! – проворчал он, плюхаясь на заправленный стареньким покрывалом диванчик, стоявший за моей спиной. Оружия он не выпустил, но свободной рукой машинально вынул из кармана большой клетчатый платок, которым принялся вытирать вспотевшую лысину.
– Петр Петрович, успокойтесь, – сказала я как могла бодро. – Ну, подкидыш, подумаешь! Сейчас приедут и заберут его.
– Давайте считать это происшествие приятным сюрпризом, – поддакнула мне Ольга Петровна – ревность в ней улеглась, и теперь она, кокетливо поглядывая на жениха, пыталась привести в порядок прическу. – Я где-то читала, что подкидыш – это к счастью…
– Счастья в этой истории будет совсем мало, дорогие мои, – уныло ответил нам обеим посмурневший Петр Петрович. – Из этого пистолета недавно стреляли!
Возникла пауза. Секунд на пять, не больше.
– Кто? – глупо спросила Ольга Петровна.
– Не знаю. Но вряд ли сам этот малютка.
Она сглотнула слюну. Руки, кружившие над прической, задвигались быстрее:
– В любом случае, нас с вами это не каса…
Хлопнула подъездная дверь, и через минуту бесстрастный капитан в серо-синем милицейском кителе уже заполнял на моем столе какие-то протоколы.
– Есть ли у вас подозрения, кто мог подбросить под дверь этого ребенка? – отрывисто спрашивал он у всех нас по очереди. – Нет? Хорошо… А не знакома ли вам хотя бы одна из бывших при нем вещей? Нет? Недурственно… А не… – он прищурился на Петра Петровича и, что возмутительнее всего, на меня тоже! – А нет ли у вас подозрений, что это ваш ребенок?
– Нет! – хором отреклись мы.
– Отлично…
Как видно, капитана радовал любой ответ, который ему удавалось получить.
Тем временем прибывшая с ним энергичная медсестра в надетом прямо на пальто белом халате уже приняла у меня с рук на руки заснувшего мальчишку. Снова развернув ребенка, она быстро и профессионально ощупывала малюсенькое тельце.
От этой бесцеремонности малыш, конечно, проснулся и захныкал. Но вторичного концерта не устроил.
– Ребенок здоровый. Мальчик. Возраст – два с половиной месяца. Родимых пятен нет. Повреждений – нет. Видимых патологий – нет. Содержался в хороших условиях, – телеграфным стилем отчеканила капитану медсестра.
Тот быстро расчиркал полученные сведения по линованным страницам своих протоколов. Но нам было ясно, что ребенок интересует стража порядка поскольку-постольку. Пистолет! – вот что занимало его больше всего: Капитан то и дело косился шустрым глазом на лежавший перед ним газетный лист с оружием.
– Расскажите подробно, как и где вы его нашли? – обратился он к Петру Петровичу.
Тот пожал плечами:
– Да там же и нашел, в одеяле, между пеленками…
Смятый газетный ком полетел на пол – капитан подсунул под рукоятку карандаш, зацепил пистолет и всесторонне его исследовал.
– Тэк-с… Номера спилены, прекрасно… Магазин на месте – великолепно! Оружие тщательно смазано. Превосходно!
Тетка тем временем снова упаковала мальчика и присела с ним на диванчик.