- Ты - гений! - возгласил Лешка.
- А вам не кажется, что мы не о том говорим? - Я встал, прислонился спиной к дереву, рельефная кора вдавилась в кожу. Говорить было трудно, каждое слово приходилось напряженно подбирать. - Мы идем по п\ти наименьшего сопротивления. Конечно, рассуждать о физической природе явления проще, это область категорий рациональных. Но ведь мы с вами в этом некомпетентны, и вряд ли наши суждения будут иметь значение для кого-то, кроме нас самих.
- А кто компетентен? - спросил Лешка. - Ты знаешь такого?
- Не знаю. И ты не знаешь. Но когда здесь соберут ученых… И вообще, не перебивай, Леке, сбиться я и сам могу. По-моему, сейчас главное - область категорий эмоциональных. Мы соприкоснулись с чудом. Перед нами открылась волшебная дверь в…
- Куда? - Порой Лешка бывает попросту невыносим.
- Почем я знаю куда?! А мы сидим тут и спокойненько рассуждаем, как будто решаем, сколько десятков тысяч ангелов может поместиться на острие швейной иглы. Разве это не парадоксально?
- Что, и тебя заело, Дим? Это похоже на… Черт, забыл как оно называется! Ну да ладно. Знаете, в музеях есть такие ящики со стеклом, а внутри - фигурки… Какой-нибудь там Ледовый поход или охота питекантропов на мамонта. В детстве я их ужасно любил. И мне всегда хотелось самому стать таким маленьким-маленьким… Мальчиком-с-пальчиком… Чтобы войти в жизнь этого закрытого мира. Смотреть на нее через стекло - неинтересно. Вернее, нет, интересно, но извне видишь всегда не то, что изнутри. Конечно, это я теперь так формулирую. А тогда - просто чувствовал, смутно, от пуза, как говорится.
Я кивнул. Мне было знакомо подобное ощущение.
- Сентиментщики несчастные, - буркнул Лешка. - Знаю я, к чему ты, Володька, подбиваешься. Не выйдет! Если нужно, я тебя свяжу и сторожить буду, дурня, понял? Я сказал: никакой самодеятельности! Чок вот не вернулся, а с его чутьем это легче, заметь. Может, «диво» только с нашей стороны видно, какое-нибудь оно одностороннее. Туда можно только хорошо оснащенной, продуманно организованной экспедицией идти. Гусары-одиночки нынче ни к чему. Сам посуди, горячка чертова: чего ты добьешься? Ведь если это чужой мир, его же исследовать надо, изучать! А что ты можешь один? С твоими возможностями, знаниями? Колумб-третьекурсник… Даже если сумеешь благополучно вернуться, ты не принесешь никакой ценной информации, а лезть туда ради самовыражения - не слишком ли эгоистично?
- Можешь не сторожить, - великодушно разрешил Володька. - Не сбегу. Чошку вот жалко…
- Жалко, - согласился Лешка. - Хороший был щен. Почему собаки вечно должны за людей страдать?…
Мы помолчали. Еще по разу приложились к бутылке, потом Лешка размахнулся и бросил ее в темноту; она с треском упала.
- Зря, - сказал я. - Лес загаживаешь.
Лешка не прореагировал.
- Ну, я спать пошел, - сказал он после паузы. - Вы еще долго?
- Нет, - отозвался Володька. - Поболтаем еще чуть-чуть - и тоже на боковую.
Проходя мимо меня, Лешка шепнул:
- Ложись сегодня с ним, Димыч. На всякий случай… Я кивнул.
Володька вытащил из костра ветку, прикурил.
- Знаешь, Дим, меня это порой пугает…
- Что?
- Рассудочность наша. Это - неразумно, то - нерационально. И верно. Неразумно и нерационально. Только вот попалось мне, помнится, такое определение… Не то у Веркора, не то еще где-то: человек - существо, способное на алогичные поступки. Скажи: ты никогда Армстронгу не завидовал?
- Терпеть не могу джаз.
- Дурак. Я про Нейла. Я вот часто думаю: каково ему было, впервые ступившему на Луну? На не-Землю? Впервые в чужом мире, и он вокруг тебя, под ногами… Как я ему завидовал, Дим! Я тогда еще совсем мальчишкой был. Да и сейчас завидую. И Крымову со Скоттом - на Марсе.
- Никогда им не завидовал. Понимаешь, они к этому готовились. Долго. Тщательно. Шли без малого всю жизнь. Это мы отсюда им завидуем. Ах, сверкающая почва Луны!.. А для них это работа. Тяжелая. И конечно, интересная. Вот чему можно позавидовать: они место свое нашли, дело свое. А это все… романтика, коя, как известно, «уволена за выслугой лет».
- Шиш тебе! - Избытком вежливости, увы, Володька не страдал.
Мы опять помолчали. Кофе совсем остыл, и я допил его одним глотком.
- Ну, пошли спать, что ли?
- Иди. Я сейчас, только взгляну еще разок на «диво». Эх, Дим, до чего Чошку жалко… Может, вместе сходим?
- Сейчас там все равно ничего не видно. Темь одна. Попозже надо, когда там рассветет.
- Ладно, иди спи, медведь. Спокойной ночи. И не бойся, не сбегу.
Володька ушел. Я забрался в их палатку, она была просторная, четырехместная, не то что наша с Лешкой «ночлежка». Через открытый вход был виден костер - тлеющие угли, по которым изредка перебегали робкие язычки умирающего огня. От вида гаснущего костра всегда становится грустно и неуютно… Уже засыпая, я услышал, как вернулся Володька. Он проворчал что-то насчет бдительности и опеки и улегся. Через пару минут он уже спал, посапывая и изредка всхрапывая. Тогда и я уснул окончательно. Когда я проснулся, было еще совсем темно. Я взглянул на часы: четыре. Но спать почему-то уже не хотелось. Я встал и тихонько, чтобы не разбудить Володьку, выбрался из палатки.