Далее обогнул Еврась то зловещее место… Ниже по течению, за мысом, челнок вспорол сплошные листья кувшинок. Здесь должен был впадать в реку, ручей — единственная надежная дорога сквозь лес, под густыми кронами, куда не проливались слабые лунные лучи.
Беспечное журчание зазвенело доброй вестью… Умело правя веслом, Чернец ввел челнок в устье ручья.
Он двинулся, ступая по прохладным щекочущим струям. Будто тысячею растопыренных рук, лес заслонил небо над казаком — и сомкнулся за его спиною… Зрение больше не действовало, Кругом то скрипели ветви, то шарахался по траве кто-то быстрый, то вскрикивала и начинала биться разбуженная птаха. Казак не слишком опасался зверя, славно владел он кривым турецким кинжалом; настораживала лишь возможная встреча с нежитью лесною, что, по слухам, здесь часто шалила… Висел, правда, на гайтане крест с частицею чудотворных мощей киево-пёчерского схимника — святыню эту еще мать Еврася из родной хаты вынесла, когда девкою в полон ее брали, и сумела сохранить во все годы неволи. Но кто знает, каковы уловки чертова отродья? Говорили старики, порою так обойдется вражья сила, что сам и крест снимешь…
Не раз мерещились Еврасю то зеленого круглого глаза сверкание сквозь кустарник, то легкие шажки и хихиканье кого-то, бегущего рядом вдоль ручья. Вдруг споткнулся он босою ногою о мокрый корень, вспышка боли озарила и затмила все… Почудилось, трупно-холодные пальцы уже вцепляются в затылок. Удержался, не вскрикнул и не упал. Привалившись спиною к дубу и разминая ушибленную ступню, понял Еврась, что он — видит! Больше не была сплошною тьма. Моргали неподалеку за стволами неверные, трепетные рыжие отсветы.
Там жгли костер… И разом стало это пламя, такое уютное и родное в лешачьей глуши, страшнее казаку, чем все бесы и упыри. Еврась пригнулся и пополз руслом, опираясь на руки и колени…
Коварный друг, ручей подводил к самой заставе служебников. Казаку хорошо слышались храп коней, людской говор и грубый смех. Вот звякнула бутыль о край чарки… Он разбирал уже и шапки сидевших кругом у огня, и бело-зеленые жупаны. Чудо, лежавшее посреди земель пана Щенсного, охраняли крепко…
Ловкий и гибкий, точно лесной кот, обошел бы Еврась заставу, — да вдруг поднялась ближе всех к нему голова с парою острых ушей. Брехнул угрожающе пес, почуяв чу;-жого… Но хитростям боевым достойно учила Сечь. Перед походом натерся Еврась черным земляным маслом. И теперь, гадкого ему запаха не выдержав, лишь потанцевал громадина-пес на упругих лапах, поворчал, но в погоню не бросился…
Зато, к досаде своей, увидел Чернец впереди вырубку, поросшую травою и высоким бурьяном. Отсветы костра вольно ложились на пустошь, а в сотне шагов под тополем горел другой костер, а там тоже караулили панские люди.
… — Не знаю, братик, что там спрятано, в том озере, или, может, вода какая наговоренная! Не знаю… Но только есть такой сказ, что еще князья древнекиевские присылали по эту воду — и оттого, мол, всех врагов побеждали. Одно время за татарами было то озеро, караул они держали возле него и меха с водою возили своим ханам. Да тем вроде не помогало, а наоборот… Потом литвины, что, ли, забором огораживали. Ну, а теперь вот пан Казимеж стережет пуще своей казны…
Так говорила Еврасю взволнованная Настя в один из вечеров, когда казак, слабый еще от незаживших ран, сидел с девушкой под старою яблоней в саду Степана.
— Я тебе флягу той воды принесу, сама разберешься, какое в ней колдовство! — обещал тогда Чернец. И сидел у Степана, хотя был почти здоров, поскольку хотел добраться до озера. А еще — не уходила из памяти та зарница над Днепром, удвоенная зеркалами тоскующих глаз… Хоть бы еще раз повидаться!
Теперь, оставив русло, полз Еврась через вырубку, как учили его старые запорожцы — змеясь боками, чтобы ни спина, ни зад не выпирали…
Пики воткнулись в куст крапивы рядом с его шеей. Игра теней от большого огня сбила руку бело-зеленого, но замахнулся он снова, разинув рот под усищами й зовя своих:
— Гей, хлопцы, сю…
Не закричал. Еврась опрокинул его, дернув за сапоги, — и, наваливаясь всём весом, хотел оглушить добрым ударом кулака. Только дюж и обычлив в рукопашной был служебник: сдавил он толову Еврася и попытался ее запрокинуть, чтобы хрустнули шейные позвонки.
Уже и нездешние сполохи проплыли перед Чернецом, и жуткою болью перехватило дыхание… Видно, само тело, рассудком не управляемое, нашло как поступить. Коленом Еврась ударил служебника между ног, а когда хватка на миг ослабла, вывернулся и обнажил кинжал…
Кривое лезвие вошло в ямку под горлом: захрипел бело-зеленый, заклокотал странно. Будто впустую извергался, утекал в землю драгоценный источник… Не впервые доводилось казаку в честном бою приканчивать врага, но каждый раз после того свинцовый вкус оставался на языке. Горько было отнимать чужую жизнь…
На посту заволновались, кто-то побежал к коням. Больше не было времени ползти. Вскочив, пригнувшись, Еврась одним духом одолел вырубку — и пропал. Вслед ему дятловым клювом пробуравила сосну пуля…
Кольцом разместил пан Щенсный заставы вокруг озера — а у самого берега стражи не выставил. Да и к чему была она тут?.. Само себя сберегало озеро лучше, чем крепостною стеною. Цепкое мелколесье, завалы гнилья; кусты, сплошь пере-
путанные ежевикою и хмелью — а дальше, точно войско с пиками, тесный рогоз, тростники до неба; редкие окошки воды, ряской затянутые, прикрывали трясину… Лишь посередине заросшей впадины, куда не достигала тень от сомкнутых шатром сосновых лап, лежал чистый правильный круг, ныне отражавший кривое лезвие луны.
Ручей, вновь обретенный Еврасем за вырубкою, довел казака до цели и скромно исчез, в камышах… Слыхивал Чернец, что есть на свете края, зимы и снега не видавшие, и растет в них густой, страшенный лес. Человек, шагов сто в таких дебрях, пройдя, может уже и не вернуться: в плющах разных запутается, колючками изодран будет, муравьями да комарами изжален, болотом всосан… Здесь припомнились Еврасю те рассказы. Вслепую рубил он и кромсал перед собою кинжалом, опасаясь, как бы не расступилось под ногами вязкое дно.
Мнилось, всю жизнь воевал казак с податливо-несокрушимою чашей: Но вот, сделав бешеный рывок, проломился сквозь последний заслон я ухнул в свободную, прогретую за день воду.
И… ничего не случилось с Еврасем. Легко держался он на плаву, только намокшие шаровары мешали.
Решил уже Чернец отвинтить медную флягу да наполнить — старый Степан найдет, в чем тайна воды этой, столь обычной для осязания. Но лишь посмотрел вглубь, заметил под собою теплое, окруженное ореолом свечение. Словно большая масляная лампада горела там, на дне, или дотлевала упавшая с неба звезда.
Влекомый таинственным светом, казак нырнул — и разом сноп лучей, подобных солнечным, ослепляя хлынул ему в лицо!
…Нет. Вправду поднималось солнце над звонкою, сухою осеннею степью, дымила щетина выгоревшей стерни, пленка инея лежала на сизых комьях.
В сухом прохладном воздухе гулко разносится каждый звук. Кругом ходят под бледным небом терпеливые коршуны. Ждут… Нарастает копытный грохот, рвут слух истошные, нарочито устрашающие вопли и. завывания. Скачет полчище всадников на стелющихся коротконогих лошадёнках. Татары? И похожи, и отличны. Многие наездники по пояс наги, но все в шапках волчьего меха либо железных колпаках; на лицах — сатанинские хари из железа же, из высушенной кожи.
Что впереди у неистовой конницы? Перерезает поле крутобокая насыпь: перед валом выкопан ров, к нему путь прегражден щетиною заостренных кольев. Добрая оборона! Падают, кувырком летят через голову кони, и один уже бьется с надрывным ржаньем, распоров себе брюхо об острия.
Вот главная сила докатилась до рва: кто перемахнул, кто провалился… Крики и топот стали нестерпимы. Точно стоя поблизости, видел Еврась, как выброшенный из седла молодец в овчине грянулся оземь, попытался встать — но копыта задних прошли по нему, хрустко ломая ребра…
Спешенные кочевники уже споро лезли по валу. Один, схватившись за горло, опрокинулся в ров; другой будто лбом захотел провертеть дыру в откосе…