Валерий Петрович улыбнулся – сама галантность:
– Раз уж вы у меня в гостях, позвольте мне ухаживать за вами. Разрешите ваше пальто. Разуваться, пожалуйста, не надо.
– А Аллочка всегда просила меня надевать тапочки…
Ходасевич ответствовал весело:
– Теперь здесь хозяин я, пусть и временный, и жить мы будем по моим правилам. Присаживайтесь, я поставлю кофе.
Вечерний неожиданный визит женщины нисколько не взволновал полковника. Вот будь он на четверть века помоложе… Или Любочке хотя б на десять лет поменьше… А так… Уровень тестостерона в крови достиг, пожалуй, минимальнейших значений за всю его жизнь. И женское кокетство его больше не возбуждало, а лишь радовало как одно из проявлений жизни – вроде звездного неба над головой и шума сосен в вышине.
Не мешает, конечно, опросить Любочку в неформальной обстановке. Поговорить с ней не спеша о пропавшей Алле и их взаимоотношениях. Разузнать возможные тайны прочих обитателей улицы Чапаева.
Ходасевич включил электрический чайник, поставил на стол два прибора.
– Хотите, я научу вас пить кофе по-киргизски?
Художница улыбнулась всеми своими морщинами.
– Это как? С кумысом?
– Отнюдь. Кладете в заварной чайник пару ложек чая и одновременно засыпаете такое же количество кофе…
– Кофе растворимый или натуральный?
– Все равно… Затем заливаете смесь горячей водой. Укутываете чайник и настаиваете несколько минут.
– Хм, забавный рецепт. Давайте рискнем.
– Единственное, чем рискуют потребители киргизского кофе: не уснуть до утра.
– Что ж, – кокетливо засмеялась Любочка, – я уже нахожусь в таком возрасте, когда не спать до утра может мне только понравиться.
– Да, – индифферентно пробормотал полковник, не откликаясь на кокетство, – порой бессонные ночи приносят важный жизненный опыт.
– Не сомневаюсь! – расхохоталась художница. – Я думаю, у вас опыт бессонных ночей богатейший. Было бы интересно, если бы вы, товарищ полковник, им поделились.
– Опыт опыту рознь… – с напускной рассеянностью проговорил Валерий Петрович, уходя от излишне интимного разговора.
Он разлил по чашкам киргизский кофе. Странный, смешанный кофейно-чайный запах разнесся по веранде.
Ходасевич задал неожиданно резкий вопрос:
– Вы скучаете по своей подружке?
Любочка встрепенулась:
– По Алле?.. Ну, да, естественно.
– Скажите, Люба… В последние время вы ведь часто встречались с Аллой?..
– Не то слово… Мы виделись с ней каждый день… Да порой несколько раз в течение дня…
– Вы не замечали в ее поведении чего-то необычного? Может, она была чем-то обеспокоена? Или делилась с вами определенными опасениями?
Художница повела головой – то ли припоминая, то ли обдумывая, как уйти от ответа. Сказала, снимая с тарелок фольгу:
– Угощайтесь, Валерий Петрович. Пирожки моего собственного приготовления. Здесь с капустой, а тут с вареньем. На дне рождения, я заметила, вы их практически не ели. Не понравились?
– Очень понравились. Просто на столе было много других вкусных вещей. Уж поверьте мне, я в еде знаю толк, – полковник выразительно похлопал себя по объемистому животу. – Поэтому и пирожки ваши отведать не премину. Спасибо за заботу… И все-таки вернемся, если позволите, к Алле Михайловне. Было в ее поведении в последнее время что-то необычное?
Любочка решительно кивнула.
– Было.
Ходасевич понял, что соседка готова поделиться с ним сокровенным. Потому не стал торопить ее, задавать наводящие вопросы. Просто сидел и прихлебывал чайный кофе (или кофейный чай?).
– Лена рассказывала вам, – спросила художница, – что случилось с ее отцом? С мужем Аллы Михайловны?
– Нет. Сказала только, что он умер много лет назад.
– Это не совсем правда.
– Что сие значит?
– Лена не любит говорить о случившемся. И не любит, когда другие рассказывают об этом посторонним. Но в данном случае, полагаю, вы имеете право знать. Тем более, мне кажется: то, что произошло когда-то с Аллочкиным мужем, имеет отношение к нынешним событиям.
Любочка задумалась, собираясь с мыслями.
В резком электрическом свете стало видно, что годы и болезнь (а алкоголизм Ходасевич считал, бесспорно, болезнью) не пощадили ее. Лена шепнула ему во время торжества, что соседке сегодня исполнилось пятьдесят три. Однако выглядела она на все шестьдесят: тяжелые носогубные складки, множество морщин, склеротические красные пятнышки на коже, тусклые волосы, высохшие узловатые руки.
– Это случилось, – начала Любочка, – лет пятнадцать назад. Тогда Алла еще работала в своей газете, хотя ей уже платили гроши. А муж ее, Иван Иваныч, к тому времени вышел на пенсию. Он был старше ее лет на пять, к тому же трудился на вредном производстве, вот и отправили его на заслуженный отдых…
– Иван Иваныч? Вероятно, в честь него и внука назвали – Иваном?
– Да, его и Алла, и дочь Лена очень любили и уважали. Веселый такой дядька был, красивый и рукастый…
– Вы сказали, что он трудился на вредном производстве? Кем же он был?
– Метранпажем.
– Вот как?
– Вы знаете, кто это?
– Да. Выпускающий редактор в газете.
– Браво, Валерий Петрович! Вам пятерка по знанию КЗОТа… Да, они когда-то с Аллочкой в типографии познакомились…
– Что же с Иван Иванычем случилось?
– Это было в году девяносто втором… Нет, еще в девяносто первом… Где-то в ноябре или декабре… Помните, какие времена тогда жуткие были?
Полковник, честно говоря, не очень-то помнил. Тогда как раз заканчивалась его командировка в Брюссель – последняя, как оказалось, командировка. Однако он кивнул. Пустые прилавки советских магазинов тогда часто показывали по западным каналам. И еще – все собирали для русских гуманитарную помощь.
А Любочка продолжала:
– Аллочка с Иваном материально жили плохо. Пенсия у него была мизерная, Алла тоже получала всего ничего. И Елена со своим Стасом тогда с хлеба на воду перебивались, Ванечка у них был маленьким, поэтому финансово родителям они помогать никак не могли. И Алла с мужем решили, что Иван Иваныч будет круглый год проживать на даче. Здесь, в Листвянке. Тем более что условия позволяли. Теплый красивый дом, горячая вода… Им казалось, что, проживая вне города, они сэкономят. Да ведь и вправду на земле жить экономически выгодней, чем в столице… Они в тот год все здесь засеяли: и ягодой, и картошкой, и свеклой. И даже курей завели. Иван Иваныч сколотил прямо у моего забора курятник – он вообще мастер на все руки был, – и они туда несушек завезли. Многие хохлатки передохли из-за того, что соседи ухаживать за ними не умели, но какие-то выжили, поэтому у них и яйца были, и курятина… Иван Иваныч, значит, здесь постоянно проживал. Исполнял роль птичника, за прочим хозяйством следил, а Аллочка к нему из города наезжала – обычно на выходные, но иной раз и в будни выбиралась… И вот в один прекрасный день… Ходасевич, вы ведь курите? – вдруг прервала себя художница.
– К сожалению.
– Тогда пойдемте на крыльцо, подымим. Спасибо, кстати, за кофе. Очень бодрит. Надо срисовать у вас рецепт.
Парочка вышла на крыльцо. Свет, падающий сквозь огромные окна веранды, высвечивал кусок газона, расположенные вокруг дома цветы в горшках, а также куст гортензии. Дальше участок терялся во мгле.
Валерий Петрович щелкнул выключателем. Зажегся прожектор, висящий на сосне. Участок осветился мертвенным светом. Из тьмы выросли яблони и кусты шиповника и сирени. Они отбрасывали чернильные тени.
– Ой, не надо, потушите, – поморщилась художница. – Свет какой-то неживой.
Ходасевич послушно вырубил электричество. Темнота немедленно придвинулась к крыльцу, сделала дом еще уютней.
Подул прохладный ветер. Деревья-великаны, обступившие дом, таинственно прошумели во тьме своими вершинами. Где-то далеко пропела электричка. По Советской протарахтел грузовик. Вечерний холод заставил художницу зябко поежиться. На ясном безлунном небе рассыпались ледяные звезды.