— Леночка, я люблю тебя… и хочу жениться на тебе… — Пронин сжал ее руку и снова наклонился к ней. — Мы проведем церемонию здесь, в больнице… я не хочу больше ждать! Ты не против?
— Федя… — лицо Лены осветила улыбка, — я очень этого хочу.
— Ты этого хочешь. И я этого хочу. Значит, так и будет. — Федор улыбнулся. — Подожди меня… немного. — Он вышел и вернулся через минуту с букетом алых гвоздик и тортом. Из пакета он достал бутылку шампанского.
— Я не могу есть… — Лена засмущалась. — Я не могу приподняться…
— Я покормлю тебя. Я с удовольствием покормлю тебя с ложечки. Пока выпей шампанского. — Федя приподнял голову Лены и влил ей в рот глоток шампанского. Потом он начал раскладывать гвоздики на подушке. — Не так я представлял себе нашу свадьбу… Но все равно ты выглядишь прекрасно, моя Леночка!
— Сейчас вас проверят на приборах… К телу подключат датчики, они будут снимать показания… расслабьтесь, будьте спокойны… Чем расслабленней вы будете, тем точнее будут замеры. Понятно? — Доктор Сизин одобрительно улыбнулся Лене.
Лена закрыла глаза и полностью отдалась во власть эскулапов.
На обследования ушло около получаса. Когда датчики были сняты с нее, Лена открыла глаза и посмотрела на Сизина.
— Все в порядке, — не слишком охотно пробурчал он. — Процесс развивается нормально, ваше восстановление прогрессирует.
«Ничего не восстановилось и не улучшилось. Ты безнадежна… Когда только ты сама осознаешь это?!» — прочитала Лена в его темных, как сочинские ночи, глазах.
Ее привезли в палату и оставили одну. Лежа в четырех обшарпанных стенах, она думала о своей жизни.
Всего месяц назад она была полна сил и энергии, она любила и была любимой. Она представляла, как Федор будет приходить с работы усталый, как она будет заботиться и ухаживать за ним. Она мечтала о теплом и уютном доме. И счастье казалось таким возможным, таким близким… И вот все рухнуло… Теперь она обуза для любимого человека. Господи! Она не может обречь Федора на такую муку. Нет! Она должна, она обязана отказать ему.
Вечер наступил незаметно. С темнотой ее все больше охватывало отчаяние — никому до нее нет дела.
Дверь отворилась, и молоденький санитар с невыразительным лицом серой мышкой проскользнул в палату.
— Ну, Басова, давай займемся твоим туалетом, — произнес он голосом, удивительно подходящим к его внешности.
Лене отчего-то стало жаль его: вот ведь работа, выносить горшки за такими, как она. «У него, наверное, и девушка есть…» — почему-то подумала она.
— Ты слышишь? — Он приблизился. — Или ты спишь?
В его голосе ей послышалось напряжение.
— Сколько тебе лет? — спросила она только для того, чтобы не молчать.
— Я уже совершеннолетний, — хмыкнул он, приближаясь, — и ты будешь у меня не первой…
«Господи, что он несет», — ужаснулась Лена.
— Ты что? Шутишь? — ей казалось, что это дурной сон. — Я закричу…
— Давай, кричи. Только это самая крайняя палата. Вряд ли тебя услышат.
Он присел на край кровати и провел рукой по ее лицу. Рука была липкой и противной. Лена задохнулась от отвращения.
— Ничего, ничего, — шептал он, сдергивая с нее одеяло и тиская ее груди. — Я буду очень аккуратен, тебе понравится, будешь еще просить меня об этом…
Она почувствовала его слюнявые губы на своих губах.
— Мерзавец, — прошептала она, не в силах ни закричать, ни пошевелиться.
Слезы хлынули у нее из глаз, ей казалось, что она сейчас потеряет сознание.
Санитар, потея и сопя, взобрался на нее, сделал несколько фрикций и с облегчением отвалился в сторону.
— Ну вот, ты молодец, — одобрительно сказал он, убирая в брюки предмет своей мужской гордости. — Будешь себя хорошо вести, я приду к тебе еще раз… Тебе ведь понравилось?
— Дай мне судно, мальчик, — с ненавистью произнесла она и с удовольствием заметила, как скривилась его физиономия.
Она смотрела на него не мигая, пока не почувствовала, что судно полно.
— Теперь можешь забирать! — Она отвернулась к стене.
Басова лежала в темной палате и потерянно смотрела в потолок. Она не видела, что творилось и происходило вокруг нее, она вообще ничего не видела — она была сосредоточена на своей боли и своих переживаниях. Весь мир оказался сужен для нее до размеров собственного тела — несчастного, искалеченного, жалкого.