Особая близость спартанских царей к Дельфам и отличное знание оракулов, записи которых хранились в Спарте с глубокой древности, сыграли немалую роль и во внутриполитической борьбе. Яркий пример тому — многочисленные манипуляции царей с оракулами на рубеже V–IV вв. Так, в династическом споре между двумя претендентами на престол, Агесилаем и его племянником Леотихидом, решающим аргументом стал истолкованный в пользу Агесилая древний оракул (Plut. Lyc. 22).
Современник Агесилая царь Павсаний (годы правления 409–395) решился использовать изречения пифии, чтобы убедить своих сограждан в необходимости аннулировать эфорат как вредный для спартанской общины политический институт. Находясь в изгнании, Павсаний написал полемическое сочинение, скорее всего, направленное против эфоров. Судя по кратким репликам в источниках, трактат Павсания представлял собой подборку дельфийских оракулов с комментариями самого царя (Ephor. ар. Strab. VIII. 5. 5. р. 366). Оракулы, возможно, были сгруппированы по тематическому признаку: об искажении законов Ликурга, о пользе царской власти, о вреде эфората, об опасности корыстолюбия и т. д. Главным пунктом в этом сочинении, скорее всего, была критика в адрес эфората.
Спартанские цари, представляющие свою общину перед богами, даже если по отношению к ним граждане и не испытывали былого благоговения, имели возможность воздействовать на умонастроения окружающих. Гадания, жертвоприношения, вовремя извлеченные на свет оракулы были удобными средствами политической пропаганды. В качестве примера можно вспомнить спектакль, разыгранный царем Агесилаем в 396 г. в Авлиде перед походом в Малую Азию. С целью саморекламы он принес в жертву Артемиде лань на том самом месте, где, по преданию, совершал жертвоприношение Агамемнон, отправляясь в Трою (Xen. Hell. III. 4. 3–4; Plut. Ages. 6).
Точно так же дело обстояло и в эпоху эллинизма, когда в Спарте, пребывающей в состоянии глубочайшего кризиса, проводили свои реформы цари Агис и Клеомен. Так, Агис IV активно использовал оракулы, как древние, так и недавно полученные, в которых божество советовало спартанцам «остерегаться сребролюбия», установить у себя равенство и вернуться к законам Ликурга (Plut. Agis 9). Клеомен III также искал у богов одобрения своим противоправным действиям. Так, Плутарх рассказывает о сне, который якобы приснился одному из эфоров в святилище Пасифаи накануне переворота. Приснилось же ему, «будто на том месте, где обычно сидят, занимаясь делами, эфоры, осталось только одно кресло, а остальные четыре исчезли, и в ответ на его изумление из храма прозвучал голос, возвестивший, что так лучше для Спарты» (Cleom. 7). Это чудесное сновидение пришлось как нельзя более кстати. Клеомен с его помощью пытался оправдать совершенное им святотатство — преступное убийство эфоров, — заявив, что такова была божественная воля.
В Спарте религиозная привилегия была одной из самых важных выражений царского престижа. Спартанские цари считались законными правителями постольку, поскольку они на протяжении веков продолжали оставаться для своих сограждан главными, если не единственными, представителями божества и верховными жрецами. При этом важно отмстить, что в Спарте не существовало никакого политически влиятельного жречества, кроме самих царей. В отличие от Афин, где царь-архонт был не более чем ежегодно избираемым магистратом, ритуальная ответственность спартанских царей продолжала ассоциироваться с политической властью. Сохранение в неприкосновенности всего объема жреческих обязанностей и связанных с ними почестей и привилегий было одним из важнейших факторов стабильности всей политической системы Спарты. Судя по данным традиции, на протяжении долгого исторического периода институт царской власти в Спарте не подвергался какому-либо радикальному реформированию, и даже самые дерзкие и успешные лидеры, такие, например, как Лисандр, никогда не строили планы уничтожения царской власти, но искали возможности вписать себя в уже существующую структуру (Diod. XIV. 13. 3–7; Plut. Lys. 25. Nepos. Lys. 3. 1–4).