Пурпурные паруса пиратских судов поднялись сразу, как только Питий с мешками, наполненными золотом, взошел на борт корабля Аксиоса.
Дул сильный ветер, и вскоре маленький флот скрылся за мысом.
Мы больше никогда не видели Пития.
Курий своей рукой зарезал пирата Колаиоса.
54
— Ветер, который так быстро скрыл от наших глаз суда с пурпурными парусами, — это было дыхание Единого Бога! — рассказывал Иаир.
Он навсегда запомнил дни, последовавшие за предательством пирата Аксиоса.
— Спартак, — продолжал он, — долго смотрел на опустевшее море, не произнося ни слова.
Я сидел у входа в палатку, слушал и смотрел.
Колаиос вскрикнул, когда Курий схватил его за волосы, оттянув голову назад. Боцман проклял капитана, пославшего его на верную смерть. Он поклялся, что его ненависть настигнет Аксиоса, что он достанет его даже в самых отдаленных заливах, дойдет до Геркулесовых столбов, что он ценный союзник, потому что ему известны все места, где пираты бросают якорь.
Но его голос заглушило бульканье крови, хлынувшей из его перерезанного горла.
Спартак даже не обернулся. Он сидел сгорбившись, будто огромная плита давила на его плечи.
Думаю, он уже тогда знал, что ему суждено умереть, так и не увидев небо Фракии.
Казалось, он не слышал стонов Аполлонии. Она сидела на корточках, опустив голову на песок, и выпрямлялась каждый раз, когда до нашего слуха долетала барабанная дробь легионов Красса. Она призывала на помощь Диониса. Ее исступленный голос стал почти веселым, когда дробь ненадолго стихла. Тогда Аполлония воскликнула, что Дионис не покинул Спартака, что нужно ускользнуть от римлян, что нам, возможно, еще удастся победить.
Затем ветер снова принес барабанную дробь, еще более громкую и отчетливую, и Аполлония пронзительно выкрикнула имя Диониса.
Спартак не шевелился.
Тем временем из долины донеслись громкие крики. Рабов, собравшихся у стен Фурий, охватило беспокойство. Они смотрели вдаль, туда, где облако пыли становилось все более плотным. Затем они повернулись к морю в поисках кораблей, на которые, как им сказали люди Курия, они должны подняться и отправиться к берегам Сицилии, чтобы основать там непобедимую республику свободных людей.
Я видел, как рабы окружили людей Курия и стали бросаться на них.
Другие рабы собрались вокруг тела Калликста, начали класть на него камни, и понемногу вырос курган. Ни один из людей Курия не решился помешать им.
— Они не будут повиноваться, если ты будешь молчать, — крикнул Курий, подходя к Спартаку, стоявшему рядом с Посидионом.
Греческий ритор поддержал его. Нужно отдать приказ как можно быстрее уходить от города, который скоро окружат римские легионы. Они уже совсем близко. Разве Спартак не слышит их барабаны? Разве он не видит пыль, которую поднимают ноги солдат и копыта кавалерии? Нельзя, чтобы римская армия столкнулась с толпой рабов. Нужно идти к Регию, куда зашли пиратские суда. Возможно, удастся хитростью подняться на один из них и пересечь залив.
Посидион и Курий знали дороги, ведущие к Регию через сосновые леса. Склоны гор были такими крутыми, что лошади и даже пехотинцы, нагруженные тяжелым оружием, не смогут взобраться туда. Люди Спартака спрячутся в лесах, пещерах, на плато, у подножия скал, выжидая момент, чтобы завладеть судном или подкупить капитана.
Затем Посидион угрюмо напомнил о судьбе Пития.
— Ты послал его на смерть, Спартак, — сказал он.
Спартак повернулся, сжал рукоять меча, и я испугался, как бы он не убил Посидиона.
Но он лишь резко оттолкнул его. Курий усмехнулся.
Спартак шел быстрым шагом, уверенно отдавая приказы Курию. Нужно, сказал он, последовав совету Посидиона, отправиться в сторону Регия и разбить лагерь в горных лесах.
— Эти горы станут для нас вторым Везувием, и мы убьем Красса, как убили Глабра, легатов и преторов.
Курий бегом бросился к стенам Фурий, крича своим людям, чтобы выступали.
Я видел, как толпа собралась и направилась к горам, вершины которых, наполовину скрытые облаками, были видны с пригорка, на котором мы стояли.
Спартак остановился передо мной, и я поднялся на ноги.
В его глазах обычно светились сила, твердость и уверенность. Теперь они были тусклыми, взгляд блуждал, будто его притягивал к себе горизонт и нависшее над нами пасмурное небо.
Он посмотрел на меня, и, поскольку он сам не спрашивал ни о чем, я повторил то, что уже говорил ему: