— Но в грязи можно испачкаться…
— А после можно и вымыться. Разве в Риме мало бань и душей? Разве нет ванны в этом моем доме? Но подумайте, о высшие боги, кто осмеливается читать трактат о морали?.. Человек, который провел всю жизнь в пучине самых грязных мерзостей, самых низких гнусностей?
— Ну, перестанем рисовать такими живыми красками мой портрет: ты рискуешь сделать его очень похожим и заставить людей убегать прочь при виде такой грязной личности. Ведь я это сказал в шутку. Моя мораль у меня в пятках. Что ты хочешь, чтобы я с нею сделал?
С этими словами Метробий приблизился к Эвтибиде и, взяв ее руку, стал целовать, говоря:
— Когда же я получу награду от тебя?
— Награду?.. Но за что ты хочешь получить ее, старый сатир? — сказала Эвтибида, отнимая руку и ударив Метробия по лицу. — А ты узнал, что замышляют гладиаторы?
— Но, прекраснейшая моя Эвтибида, — возразил старик жалобным голосом, униженно следуя за гречанкой, которая не переставая ходила по комнате, — мог ли я открыть то, чего не существует?.. Мог ли я, моя нежная любовь, мог ли я?..
— Ну, хорошо, — сказала девушка, обернувшись и бросив на комедианта ласковый взгляд, сопровождаемый очаровательной улыбкой, — если ты хочешь заслужить мою благодарность и если ты хочешь, чтобы я доказала мою признательность…
— Приказывай, приказывай, божественная…
— Ты должен продолжать следить, так как я не уверена в том, что гладиаторы совсем оставили мысль о восстании.
— Я буду следить в Кумах, съезжу в Капую…
— И прежде всего, если хочешь открыть что-нибудь, ты должен следить за Спартаком.
Когда Эвтибида произнесла это имя, щеки ее покрылись ярким румянцем.
— О, что касается Спартака, то вот уже месяц, как я следую за ним по пятам, не только ради тебя, но также ради себя самого или, лучше сказать, ради Суллы.
— Что?.. Как?.. Что ты оказал?.. — воскликнула вдруг оживившись и подбегая к Метробию, куртизанка.
Метробий осмотрелся кругом, как бы опасаясь, что его услышат, и затем, приложив указательный палец правой руки к губам, сказал вполголоса:
— Это мое подозрение.., моя тайна, и так как я могу ошибиться и вмешиваюсь в дела Суллы.., то я не скажу об этом ни одной живой душе, пока не подтвердятся мои предположения.
На лице Эвтибиды, пока Метробий говорил, отражалось волнение, которое было ему непонятным.
— Не правда ли, ты мне сейчас скажешь все, мой славный Метробий? — сказала она вдруг, взяв одной рукой руку комедианта, а другой лаская его лицо. — Разве ты можешь во мне сомневаться?.. Разве ты не знаешь ва опыте, как я серьезна и непохожа на других женщин?. Не говорил ли ты много раз сам, что я могла бы быть восьмым мудрецом Греции… Клянусь тебе Апполоном Кельдийским моим покровителем, что никто не узнает от меня того, что ты мне скажешь. Ну, говори! Скажи своей Эвтибиде, добрый Метробий, — моя благодарность к тебе будет безгранична,.
Кокетничая и лаская старика, пуская в ход чарующие взгляды н самые нежные улыбки, она скоро подчинила его своей воле и добилась своего.
— От тебя не отделаешься, видно, — сказал в конце концов Метробий, — пока не исполнишь твоего желания. Знай же, что я подозреваю — и имею на это немало оснований, — что Спартак влюблен в Валерию, а она — в него.
— А! Клянусь факелами Эринний-мстительниц! — вскричала девушка, свирепо сжимая кулаки и внезапно побледнев. — Может ли это быть?
— Все наводит меня на эту мысль, хотя у меня нет доказательств… Но смотри, не пророни никому ни слова об этом…
— Ax!.. — говорила Эвтибида, впав в задумчивость, и как бы говоря сама с собой. — Ax!.. Вот почему… Конечно, иначе не могло быть.. Только другая женщина… Другая.., другая!.. — воскликнула она в диком исступлении, — вот, вот, кто тебя побеждает своей красотой, бедную, безумную.., вот, кто тебя победил!
И говоря это, она закрыла лицо руками и разразилась безудержными рыданиями Легко себе представить, как удивил Метробия этот неожиданный взрыв рыданий и эти бессвязные слова, раскрывавшие тайну любви. Эвтибида, прелестная Эвтибида, по которой вздыхали наиболее знатные и богатые патриции и которая до сих пор не любила никого, пылала безумной любовью к храброму гладиатору. Привыкшая презирать всех своих высокопоставленных обожателей, она оказалась отвергнутой низким рудиарием. К чести Метробия он почувствовал глубокое сострадание к несчастной и, приблизившись к ней, старался приласкать ее.
— Но может быть.., это не правда… Я, может быть, ошибся.., может быть, это плод моей фантазии.
— Нет, ты не ошибся… Нет, это не фантазия… Это правда, правда, я знаю, я чувствую, — возразила девушка, вытирая заплаканные глаза краем пурпурного плаща.
И спустя мгновение, она твердо добавила глухим голосом:
— Во всяком случае хорошо, что я это узнала.., хорошо, что ты открыл мне это…
— Но, умоляю.., не выдавай меня…
— Не бойся, Метробий, не бойся, напротив, я тебя отблагодарю, сколько могу, и если ты поможешь мне довести до конца мой план, ты увидишь, какие доказательства признательности может дать Эвтибида.
И после минуты молчания она снова сказала задыхающимся голосом:
— Ступай, отправляйся немедленно в Кумы.., но сейчас.., сегодня же.., и следи за каждым их шагом, за каждым движением, за каждым вздохом… Доставь мне улику, и мы отомстим сразу и за честь Суллы и за мою женскую гордость.
С этими словами девушка, вся трепетавшая от волнения, выбежала из комнаты, бросив на ходу ошеломленному Метробию:
— Обожди меня немного… Я сейчас вернусь.
Через минуту, вернувшись в экседру, она подала Метробию тяжелую кожаную сумку и сказала:
— Возьми эту сумку, в ней находится тысяча аурей. Подкупай рабов, соблазняй рабынь, но достань доказательство, понимаешь… И если тебе понадобятся еще деньги…
— Хватит и этих..
— Хорошо! Трать их, не скупясь, я тебе возмещу… Но ступай.., отправляйся сегодня же, не останавливайся ни разу в пути.. Возвращайся скорее с уликами.
Говоря это, она выталкивала бедного человека из экседры. Проводив его по коридору, который тянулся вдоль салона, мимо алтаря, посвященного домашним богам, мимо бассейна для дождевой воды, в переднюю, она сказала рабу, исполнявшему обязанности привратника:
— Ты видишь, Гермоген, этого человека… Когда бы он ни пришли, ты тотчас же проводишь его в мои комнаты.
Попрощавшись с Метробием, Эвтибида быстро вернулась к себе и заперлась в своем кабинете. Сперва она долго ходила по комнате, тысячи желаний, тысячи чувств сражались на ее возбужденном лице, зловеще освещенном блеском ее ужасных глаз, не имевших в себе больше ничего человеческого, напоминавших глаза бешеного зверя. Затем, вновь разразившись плачем, она бросилась на диван и что-то шептала, впиваясь зубами в свои белоснежные руки:
— О, Эвмениды!.. Дайте мне отомстить, и я вам воздвигну великолепный алтарь!.. Мести я жажду, мести хочу!.. Мести…
Чтоб объяснить этот яростный гнев нежной Эвтибиды, мы в немногих словах расскажем читателям о том, что произошло за два месяца, протекшие с того дня, когда Валерия, побежденная охватившей ее пылкой страстью к Спартаку, отдалась ему.
У гладиатора, при мужественной удивительной красоте тела, было благородное привлекательное лицо, мягко освещенное кротким выражением доброты, милой улыбкой; необыкновенная сила чувства струилась из его больших синих глаз. Неудивительно, что он зажег в сердце Валерии страсть, столь же глубокую и сильную, как та, которая потрясла его душу. Очень скоро знатная дама, которая с каждым часом открывала новую добродетель, новое достоинство в благородной душе молодого человека, была всецело покорена им. Она уже не только любила его без памяти, но уважала и восхищалась им так, как несколько месяцев до этого она думала, что сможет уважать и почитать, если не любить, Луция Корнелия Суллу.