Сулла, не давая ему остановиться, указал на кресло. Он буравил его своими пронзительными глазками, в которых невозможно было ничего прочесть. Подождав немного, чтобы насладиться воздействием своего взгляда на вошедшего — в силе этого воздействия он не сомневался, — Сулла с деланным спокойствием сказал:
— Итак, ты вернулся.
— Без легиона, ответил Помпедий Долабелла с мрачной и лаконичной откровенностью. Он не ждал снисхождения, и незачем было загромождать излишними подробностями свои ответы, это ничем не помогло бы ему, лишь утяжелило бы его вину.
— Скажи мне всю правду, — голос Суллы звучал совсем тихо, но чувствовалось, что он еле сдерживает накопившийся гнев. Но он тут же потерял власть над голосом, потому что обостренное любопытство вытеснило все остальные чувства. Задыхаясь, он повторил:
— Расскажи, как дошло до того, чего не случалось ни в одном нашем сражении.
Помпедий Долабелла глубоко вздохнул, как бы пытаясь освободиться от напряжения первых мгновений встречи, и ему сразу стало легче говорить:
— Перед тем, как я расскажу тебе, что произошло, ты должен узнать, что этому предшествовало. Пеонцы приняли нас как союзники. Но когда я увидел их отряды которые должны были нам помогать в борьбе с медами, я понял что они просто хотят заманить нас в ловушку. Я решил, что они предоставили в наше распоряжение так мало воинов потому что где-то спрятали остальное войско.
Сулла перебил его:
— Ты рассудил правильно.
— Прибыв на землю медов, мы остановились, чтобы построить лагерь перед тем, как стемнеет. Я хотел, чтобы воины легли пораньше и хорошо отдохнули перед боем, который, как я ожидал, начнется утром.
— И здесь я не вижу ошибки, — промолвил Сулла.
— Незадолго перед заходом солнца появились отряды медов и стали на том берегу реки в ста шагах от воды, а мы были на таком же удалении по эту сторону. В полночь с их берега нас окликнули и стали спрашивать, что мы ищем на их земле. Начались взаимные пререкания. Я понял, что они хотят нас ввести в заблуждение, и приказал вдвое усилить защиту ворот.
— И это правильно.
— Всю ночь до рассвета я держал половину когорт в полной боевой готовности, а когда рассвело, увидел, что фракийский стан пуст. Фракийцы исчезли. Это меня удивило. Я решил идти дальше полдневным переходом, чтобы не утомить окончательно тех воинов, которые не спали. Я был убежден, что фракийцы ждут нас в ущелье, и хотя у меня не было никакого намерения идти туда, я все же выдвинул вперед разведку на большое расстояние во всех четырех направлениях.
Сулла нервно шагал по комнате:
— Дальше.
— Я собирался завершить переход к обеду, но разведка сообщила, что впереди есть очень удобное место для лагеря, и я продолжил путь.
Сулла обернулся:
И окончательно уморил недоспавших воинов? И дальше? Выставив сторожевые посты со всех сторон, мы начали копать ров.
Сулла едва скрывал свое нетерпение:
— Ну?
— Перед самым сигналом, должным возвестить о первом перерыве, прискакал разведчик и сообщил, что заметил противника. И почти сразу же появилась фракийская конница, мчавшаяся прямо на нас. Я успел развернуть две трети когорт длинным фронтом к ней. Но противник не ударил нас в лоб, а обогнул наш левый фланг и нанес удар в спину. Всадников оказалось вдвое больше, чем коней. Легионеры растерялись, они не успели даже метнуть свои пилумы. И произошло то, чего никогда не было ни в одном нашем сражении.
Сулла отошел к окну, постоял там и вернулся назад:
— Ты совершил ошибку, которую я не могу тебе простить. Заметив утром, что фракийцы исчезли, ты не должен был покидать лагерь. Надо было остаться в нем еще на одну ночь, чтобы воины хорошенько выспались. И только на следующий день двинуться в путь.
Сулла продолжал ходить по комнате. И вдруг резко спросил: Фракийцы отпустили тебя, не требуя выкупа? Или поставили какие-нибудь условия?
Взгляд Суллы и интонация, с которой это было сказано, выражали одновременно и насмешку, и неприязнь. Но Долабелла предпочел сделать вид, что не заметил этого:
Они даже не намекнули на что-либо подобное.
Какие великодушные эти твои фракийцы! А мы и не подозревали этого.
Долабелла выдержал гневный взгляд Суллы, а тот продолжал:
— Римский патриций должен считать оскорблением великодушие варваров.
Долабелла, не моргнув, ответил на вызов:
— Даже римский патриций не может не уважать благородное отношение к нему противника, пусть даже и варвара.
Сулла дал волю гневу: